Фивейский, на поддержку которого особенно рассчитывал Миляев, был в длительном отпуске — отдыхал и лечился. Борис мало рассчитывал на поддержку Сомова, заменявшего Фивейского, но против ожидания Сомов его поддержал.
Из-за припадка ревматизма Владимир Александрович не мог выйти на работу, а ему нужно было увидеться с Борисом Миляевым, чтобы поговорить о всех вопросах, которые встали перед ним последнее время. Он попросил молодого архитектора зайти к нему домой. Миляев с восторгом исполнил просьбу самого заместителя президента Академии градостроительства, такого почтенного и даже внушавшего ему некоторую робость.
При всей любви к русской старинной архитектуре, Миляев был вполне современный молодой человек и понимал, что Фивейский со всем своим огромным авторитетом был все же беспартийный, следовательно, направляющая линия Центрального Комитета партии осуществлялась через посредство Сомова, старого и испытанного члена партии. И то, что Сомов отнесся к нему более чем любезно, Миляев рассматривал как подарок судьбы. Предварительно узнав, что у Сомова жена красавица и молоденькая дочь, он по дороге зашел в цветочный магазин, по своему вкусу подобрал огромный букет цветов и вручил его Леле, открывшей ему дверь.
Миляев сразу узнал в этой бледной, высокого роста девушке дочь Владимира Сомова. Но то, что лицу отца придавало величественный и мужественный вид, портило дочь, — и крупный нос, и большой подбородок, и угловатость лица. «Девочка похожа на Гоголя...» — подумал Борис. Но, передавая ей букет, пошутил насчет того, что он составлял его в духе импрессиониста Руссо и, оказывается, попал прямо в точку.
— Вы знаете Руссо? — пролепетала девица с явным одобрением.
Борис прошел в кабинет к Сомову. Он знал, что Сомов всегда особенно участливо расспрашивает о здоровье, и выражение болезненной хрупкости, нервности само собой установилось на его лице. И это возымело действие.
— Что, болят старые раны? — участливо спросил Владимир Александрович. — У меня тоже, чуть намечается переход к осени, так ревматизм скрючивает... — говорил он, с некоторым затруднением поднимаясь навстречу Борису и морщась от боли в коленях.
— Это все ничего, — крепко пожимая руку и торопливо усаживая хозяина в кресло, ответил Миляев. — На фронте мы привыкли ко всякого рода телесным недугам. Но нравственные недуги...
— А что? Главный гонитель ваш Саша Крылатский от нас уходит.
— Но ведь бригада Гипрогора фактически повторяет его критику.
— Ну что вы! Это все деловые люди, и критика их лишена всякого привкуса демагогии.
— Это, конечно, так. Но критика их сводится к тому же. Попираются все требования эстетики, нужно будет поставить стандартного типа постройки и в ниточку вытянуть улицы. Но ведь Антон Георгиевич и вы, Владимир Александрович, все время твердили нам о том, что архитектура — искусство, что эстетические требования обязательны для планировки городов.
— Только не надо, Борис Андреевич, впадать в уныние, — говорил Сомов, продвигаясь к стеллажу, где кнопками был пришпилен миляевский проект города. — Я скажу вам о тех недостатках, которые прежде всего нам бросились в глаза еще при первом просмотре. Например, вы напрасно сбили весь город в кучу...
— То есть, выходит, вы согласны с Касьяненко?
— В известной степени согласен, — твердо сказал Сомов. — Ведь скученность средневековых городов и монастырей обусловлена исторической необходимостью всегда быть готовыми к обороне. А вы не бойтесь, смело растащите свой город, пробейте улицы кварталов по лесным просекам. А эту горку, которую по вашему проекту должны были застроить, оставьте неприкосновенной. И старинная церковь пусть стоит окруженная валами, как она здесь стояла несколько столетий, мы в ней музей откроем. Когда предполагается открыть музей?
— Во вторую очередь, — сказал Миляев.
— А вы проектируйте сразу и то, что в третью очередь. Знаете, как Петр Петербург проектировал? По его проектам двести лет улицы потом строились. А если уж следовать национальным традициям, возьмите за образец чудесную цветную гамму Василия Блаженного и вынесите ее за пределы церковной архитектуры. Размалюйте по этому образцу жилые кварталы города, чтобы наши дети и внуки при коммунизме добром вспомнили бы нас, радовались бы своему городу и весело жили в нем.