Он продолжал говорить и улыбался матери, которая в это время вошла в комнату. Нина Леонидовна была видная собой, красивая женщина с надменным, усталым лицом. Она недовольно повела своими черными красивыми бровями, не желая вникать в непонятный ей разговор. Леонид замолчал, подошел к ней и обнял, она поцеловала его в русые, сильно поредевшие волосы.
— Лысеешь, лысеешь, — неодобрительно и заботливо-нежно говорила она, гладя сына по голове
Леня развел руками и засмеялся:
— Все умственный труд, мамочка, папа ведь тоже рано облысел!
Мать села в кресло.
— Я не хочу вмешиваться в ваши с отцом умственные труды, — капризно сказала она. — Но я всю жизнь свою отдала, чтобы дома у нас был порядок, без которого работа отца была бы невозможна. Взамен же я требую только одного: минимального соблюдения правил приличия. Ты назначил Галочке прийти сегодня вечером, поиграть с ней в четыре руки. Девочка приходит в назначенное время, ждет тебя три часа, а ты мало того что опаздываешь, но не считаешь нужным извиниться...
— Мама, я извинился и все объяснил!
— Извинение само собой, еще бы ты не извинился! Но что тебе стоило сесть с ней за рояль и сыграть какую-нибудь маленькую пьеску? А то девушка убежала вся в слезах...
— Но, мамочка, я ведь устал, ты бы все-таки пожалела меня. Вот я только что рассказывал папе, у меня сегодня такой трудный, ответственный день... — говорил он, краснея, так как ему въявь представилась действительная причина его опоздания: то, как чудесно было танцевать с этой странной, непонятной и чем-то привлекательной Викой Курбановской.
— Но ведь ты сам условился с Галей! — настойчиво повторила мать.
Отец, с усилием собиравший с ковра бумаги и в порядке укладывавший их на письменном столе, с улыбкой взглядывал на сына. Видно было, что он сочувствует ему, но не считает нужным вмешиваться в разговор.
— Я ведь не знал, мама, заранее, как сегодня сложатся обстоятельства, — пробормотал Леонид.
— Я знаю одно, — твердила мать, — с девочкой из порядочной семьи нельзя так поступать.
— Ты говоришь так, как будто есть девушки из каких-то других семей, с которыми можно поступать непорядочно! — вдруг с раздражением, внезапным для него самого, крикнул Леонид. Ему въявь представилось милое Викино лицо, ее особенная, еле приметная и долгая улыбка. И замечание матери показалось ему оскорбительным по отношению к Вике. — И что ты о Галиной семье знаешь? — продолжал он с раздражением, обращаясь к матери.
— Володя, ты слышишь, что он говорит? — с негодованием спросила Нина Леонидовна, обращаясь к мужу. — Илья Афанасьевич и Анна Маркеловна — она, правда, простая женщина, но ведь Илья Афанасьевич Матусенко, он такой коммунист... У него такие заслуги перед государством...
— О его заслугах мы знаем только от него самого. А то, что он садовые скамейки к себе на дачу из Берлина привез, об этом по всему дачному поселку слава идет. И хотя у них там везде цветы, мне кажется, что у них там воняет из каждого угла! — упрямо продолжал Леонид.
— У них воняет? — с недоумением и негодованием переспросила Нина Леонидовна. — У них такая чистота и гигиена. И какие еще скамейки?
Леонид вдруг схватился за голову — жест, в котором Владимир Александрович узнал себя, — и вышел из комнаты.
— Володя, что с ним? Может, у него неприятности? — спросила Нина Леонидовна.
— Ну что ты, Ниночка, — ответил Владимир Александрович, обняв жену и целуя ее в щеку, в то милое место, где под глазом на коже, уже несколько поблекшей, темнела родинка. — Совсем наоборот, у него сегодня очень удачный день, а эта вспышка — это следствие переутомления...
— Если переутомление, значит, нужно отдыхать, — размеренным и скрипучим голосом сказала Нина Леонидовна, сердито мотнув головой. — От нервного истощения есть витамин «Д». Я посоветуюсь с сестрами и дедом. (Отец Нины Леонидовны и две сестры были врачи.) А то что же он на людей кидается? И что за тон в разговоре со мной? Еще какие-то садовые скамейки выдумал...
— Нужно будет расспросить его, когда он успокоится, — говорил Владимир Александрович. — Но дело тут, конечно, не в садовых скамейках, а в его отношении к Гале.