— Ты что?
— Опять тот же сон, будто я в театре, и мне выступать — танцевать, и я почти что голая, и легко так, и я лечу, лечу, и музыка, свет... И вдруг ты в первом ряду, и мне так стыдно, но я все равно танцую, а ты аплодируешь, как чужой. А мне хочется крикнуть: «Леня, это же я, я!»
Вика столько раз рассказывала ему этот сон, что, когда Леонида спросили в профкоме, куда бы он хотел получить билеты, он сказал, что им давно хочется пойти на балет. Что ж, на балет так на балет. И Леня незадолго до Нового года получил два места в девятом ряду на балет Прокофьева «Ромео и Джульетта», но главное чудо было в том, что танцевала Уланова. Леня решил ничего не говорить жене до самого дня спектакля, — неизвестно, как она будет себя чувствовать...
Когда он в день спектакля вернулся домой, у Вики сидела Алфеевна. Она рассказывала, что Александра Ивановна Репина предложила ей принять бригаду подростков, только окончивших ремесленное училище.
— Ну и прими, — говорила Вика.
— Страшусь, я ведь еле грамотная.
— Нечего тут страшиться, — спокойно говорила Вика, — раз ты двинулась вперед, ничего тебе не остается, как двигаться...
— Вика, быстро собирайся, билеты на Уланову! — прервал их разговор Леонид.
— Что ты! — испуганно сказала Вика. — Ты же знаешь... Да и платья мне все не впору, — покраснев и закусив губу, сказала она, беспокойно себя оглядывая.
— Неужели из-за платья не пойдем? — беспомощно разведя руками, спросил Леонид.
— Почему же? Я не пойду, а ты, возьми хотя бы Раечку Гостевую... — слезы послышались в ее голосе. — И с ней пойди...
— Что ты глупости говоришь... — на этот раз даже рассердился Леонид. — Да я для тебя специально билеты брал. Больно она мне нужна, Раечка! Да и без Улановой я, признаться, проживу. Ну что ж, не вышло, так посидим дома, — сказал он, пригибаясь к жене, которая развалилась в старинном кресле, и обнимая ее за плечи.
Что-то блеснуло вдруг в черных глазах Анны Алфеевны.
— Погодите, ребятки, — сказала она. — Есть у меня одна вещь, которая вам пригодится.
— Да что может с тебя на меня пригодиться? Ты вон какая...
Вика говорила, но в ее глазах, во всем лице ее светилась надежда, — только сейчас понял Леонид, как ей хочется пойти на балет.
— Ты причесывайся, одевайся скорее, — сказала Алфеевна.
— Да что одевать-то?
— Любое платье, это будет сверх... — И она исчезла.
Вдруг уверовав в ее помощь, Вика скинула домашний халат, стала умываться. Праздничное платье было у нее наготове, но оно было сшито в обтяжку, и, когда она надела его, живот резко обозначился.
— Ничего не значит! — решительно сказал Леонид.
— Нет, нельзя, людям на смех... — упавшим голосом сказала Вика. — Надо сшить платье...
Но тут дверь открылась, в комнату вошла Анна Алфеевна.
— Вот, — сказала она с торжеством и развернула блестяще-глянцевую, темно-вишневую, с полумесяцами и звездами шаль, немного старомодную, но все же ее можно было накинуть поверх платья. Вика тут же ее накинула — платье пришлось в тон, — и сразу широкие складки шали скрыли выкатившийся живот, блестящий шелк особенно оттенял ее разрумянившееся лицо, горящие возбуждением глаза, рыжеватые кудри.
— Картинка... — протянула Алфеевна. — Мне на свадьбу покойный свекор подарил, — так ведь жизнь такая, что носить не приходилось, для Ленкиной свадьбы берегла, ну, а тебе не пожалела.
— Так ведь я ничего, не помну, не испорчу.
— Хоть мни, хоть порти, для тебя не жаль, ты меня из темного подвала в жизнь вывела... — И Алфеевна быстро ушла.
С вокзала пришлось взять такси, боялись опоздать. Но они не опоздали, пришли, когда только начал наполняться сильно, но неярко освещенный каким-то золотым светом зал Большого театра.
— Я здесь последний раз с папой была, еще на «Спящей красавице»... — тихо шептала Вика, сжимая палец Леонида.
Она сильно волновалась, глубоко вздыхала и хорошела на глазах, и Леня с гордостью замечал, что на нее поглядывают и мужчины и женщины. Они неторопливо шли на свои места, когда он невольно остановился и придержал Вику за локоток. С бокового прохода он увидел возникшую где-то неподалеку высоконькую с приподнятыми плечиками Галю Матусенко в строгом костюмчике. Ее яркие глаза, до этого безразличные, вдруг, когда она увидела Леонида, расширились и приобрели страдальческое выражение, — она тоже невольно задержалась и, словно продолжая разговор, обернулась к своему кавалеру. Леониду показалось, что он и кавалера ее встречал раньше, мельком, но так, что нельзя было его не запомнить. И ему вдруг вспомнилось лицо сестры, обращенное к этому красавчику, нежно-преданные глаза ее, — так ведь это же Борис Миляев! Они столкнулись в передней, сестра их познакомила, а теперь он с Матусенко...