Но они уже сошлись, и им ничего не оставалось, как обменяться рукопожатиями.
— Ленечка... — нараспев протянула Галя Матусенко, овладев собой, — сколько лет, сколько зим... Очень приятно... — пела она, пожимая руку Виктории. — Вы уж, пожалуйста, не ревнуйте, мы с вашим мужем друзья детства, вместе музицировали, помнишь, Леник? А это... — она обернула к своему кавалеру нежное, прекрасное, как садовый цветок, личико.
— Можете не представлять, мы с Леонидом Владимировичем познакомились под сенью сомовского дома, и познакомила нас Лелечка... — Что-то ехидное и вызывающее было в его голосе, в прищуре больших красивых глаз, в усиках, оттеняющих молодой влажноватый рот. Леонид вдруг почувствовал, что в сравнении с Миляевым он небрежно и плохо одет, купленный в магазине и недурно сидевший на его высокой и складной фигуре костюм словно был предназначен для того, чтобы оттенить все великолепие и изящество покроя новенького костюма, охватывающего небольшую фигурку Миляева. Похоже было, что и костюм, и отделанные замшей башмаки, и галстук, и воротник шелковой рубашки, и даже эта красавица девушка — все предназначено для того, чтобы подчеркнуть сияние успеха на молодом, привлекательно-самолюбивом лице Бориса. Леня сразу же вспомнил все, что он слышал дома о Борисе Миляеве, о выдвижении его на Сталинскую премию, он даже мельком читал уже где-то о миляевском проекте Северного города, о том, что это шедевр русской национальной архитектуры. И он подумал о себе, что в сравнении с Борисом сам он, в сущности, один из тысячи тысяч незаметных молодых людей. Раздался звонок. Борис что-то такое проговорил вроде «извиняюсь» и пропустил вперед свою даму. Галя сверкнула глазками и зубками Леониду и Виктории: отблеск оскорбленности — Леониду, отблеск насмешливой неприязни — Виктории.
— Ты был в нее влюблен? — спросила Виктория.
— Ну что это значит — влюблен, когда мальчику шестнадцать лет, а девочке пятнадцать, — говорил он, пожимая жену за локоток.
— Значит, все-таки да? — сказала Вика, быстро и зло взглядывая на Леонида.
— Она подруга сестры... А этот пижон, это Борис Миляев...
— Который ухаживал за Лелей? — спросила Вика, озабоченно-сочувственно по отношению к Леле, которую она видела всего три раза, но к которой расположилась уже потому, что она сестра ее Лени. — Ну и подруга! Нет, нужно быть дрянью...
— Оба хороши... — сказал Леня, обрадованный тем, что ему удалось избавиться от необходимости оправдываться в том, в чем оправдываться невозможно, — в том, что он с Галей Матусенко познакомился раньше, чем с Викой...
Но тут погас свет, заструилась уводящая куда-то в прошлое, в грешное и страшное время эпохи Возрождения, музыка Прокофьева, медленно поднялся занавес — и вот оно то, что предвещала музыка, — яркость одежд, бессмертие архитектуры, яркость солнца, и музыка, музыка, все объясняющая и вызывающая танец...
Неотвратимость столкновения двух схожих характеров, которые при других обстоятельствах могли бы стать верными друзьями, но в условиях глупой семейственной розни становятся смертельными врагами, нежно-задумчивый Ромео, роковым образом вплетающийся в конфликт, — и вот Уланова, ее пролет по сцене, ее словно ведущие за собой музыку движения, ее любовь, и ненависть, и нежность, — и Вика вздыхает от счастья и трется о плечо Леонида: это она — Джульетта, и разве поползновения его матери разлучить их не отражение кровавых обычаев, разлучивших и погубивших любовников?..
Вика думала обо всем этом, когда спустя несколько дней они с Леонидом сидели за столом у Сомовых и встречали приближающийся 1953 год.
Владимир Александрович к этому времени поправился. С 1 января врачи разрешили ему выйти на работу, сегодня кроме встречи Нового года праздновали его выздоровление. Зажгли, как это водилось у Сомовых, маленькую, поставленную на стол елочку, — в изготовлении украшений соревновались Владимир Александрович с Лелей, и признано было, что его стилизованные под восемнадцатый век игрушки не уступают экстравагантным изделиям середины XX века, вышедшим из ловких Лениных рук.
Идти встречать Новый год к Сомовым предложила Виктория.
— А Евдокия Яковлевна? Ей ведь скучно будет... — сказал Леня, отговаривая жену от поездки.
— Ничего, она в этот вечер всегда раньше ложится, загадывает — какой увидит сон, такой будет год. Спать ляжешь, мама? — спросила она, с трудом нагибаясь и примеряя специально к празднику перешитое зеленое шерстяное платье.