***
Дима не знает, что его брат-мудак теперь меня преследует, причём тоже стараясь это скрывать. Рассказать — значит, вновь проломить между ними трещину, а я не хочу рушить семью. Всегда считала, что семья — прежде всего. Кто ещё поможет, как не близкие тебе люди? И пусть Димин брат — отвратительный мерзавец по отношению к девушкам в общем и ко мне в частности, я убеждена, что и у него есть положительные стороны. Например, он всю жизнь заботится о Димке, а для меня это уже существенно.
Правда, все позитивные мысли об этом существе исчезают, стоит ему появиться в кафе в моё рабочее время. Всегда приходит и криво улыбается — прямо как сейчас. И все мои коллеги женского пола тихонько тают от удовольствия, потому что видят в нём жгучего брюнета с тёмно-карими глазами и мужественно кривым носом.
А я вижу только кривой нос и свой триумф, который уже почти сошёл с его лица — едва заметные следы моего маникюра. Крови тогда было много. Димке он натрещал о какой-то пьяной девице, а я успела отмыть свои руки до раскрытия.
— Ты снова свалил всю работу на Димку, — обвинительно произношу я, подойдя к нему принять заказ. Брат-мудак во всей красе: ради того, чтобы убедить меня в моей же меркантильности, скидывает работу на своего младшего помощника и брата, а сам приезжает сюда. Хотя теперь диалоги с ним куда приятнее, чем, скажем, недели две назад, когда он прямым текстом предлагал мне переспать за деньги. Или отсосать за деньги. А потом хвалил за стойкость и размышлял, какая же сумма меня сломит. Потом грустил, что слишком явно на меня наехал, и теперь я не поддаюсь ему из чистого упрямства обиженной суки. Обещал быть деликатнее, и снова предлагал переспать за деньги.
— Тебе монеток больше, Анюта, — моё имя он произносит слишком сладко в последнее время. Меня бесит слово «сладко», но почему-то именно это слово всегда в голове, когда брат-мудак произносит моё имя.
— Я его монетки не беру, — произношу в который раз, уже не надеясь это вбить в кривоносую голову. Взяв его заказ, я уплываю мыслями в то, что скоро конец августа и новый семестр, придётся вновь крутиться как белка в колесе. И сопротивляться Диме, который будет предлагать материальную помощь — «мы почти семья!».
Брат-мудак не упускает случая ко мне пристать, когда я приношу его заказ.
— А свадьба на чьи монетки у вас?
— Почему тебе не поговорить об этом с Димой? — ровно отвечаю я, игнорируя уже привычную дрожь от его взгляда. Кривая улыбка, кривой нос. Весь кривой. Омерзительный. И глаза почему-то сужены, словно злится.
— Потому что хочу поговорить об этом с тобой, — он кивает на сидение напротив, — присядь, поговорим. Я заплачу за то время, что ты не работаешь, — и снова кривая улыбка. Я только закатываю глаза и ухожу. — Анюта!
— Ты мне отвратителен, знаешь это? — поворачиваюсь к нему. Он присаживается обратно на место, с которого успел вскочить.
— Поверь, Анюта, — сладко, — прекрасно знаю.
Кривоносая морда с кривой улыбкой. Отвратителен. И из-за него чувствую себя омерзительно, потому что не говорю о нём Димке. Почему? Не хочу трещины между ними, потому что важна семья. Других причин нет и не было, почему же я чувствую себя такой грязной?