– Доктор! А я вас и по телефону узнала! Ой, спасибо вам, кошечка-то ведь у нас выздоровела. Помните, мы с ней на приеме были недели три назад. Мы все сделали, как вы сказали, и вправду через неделю здоровенькая была…
Хоть убей, я ничего, конечно, не помнила, прошло уже столько времени. Но все равно была рада и приятным словам, и искреннему голосу. Хоть и не вовремя, но… Но было похоже, что женщина по телефону решила пересказать мне весь ход реабилитационного процесса, и поскольку за пять минут она рассказала только про аппетит, я подумала, что до хвоста она доберется не раньше чем через час… Инициативу надо было срочно перехватывать:
– Вы знаете, это очень приятные новости, но из того, что вы успели рассказать, я поняла, что еще разок вам придется заглянуть в лечебницу. Очень похоже, что придется назначать витамины, так что приходите. А теперь нам нужна ваша помощь, – плавно, надеюсь, перевела я разговор на напряжение…
В результате неких дипломатических маневров в аварийной пообещали прислать электриков в первую очередь к нам (спасибо кошке!), но пока они на объекте. По опыту я знала, что приедут, но после обеда. И то хорошо. А шприцы надо посмотреть самой. Заодно и проверить, чем там занимается старая гвардия. Я вышла из кабинета и направилась в служебные помещения.
Пустой холл заливал яркий холодный солнечный свет. Белые кафельные стены блестели, усиливая ощущение арктического холода. В кабинете приема животных на плите все-таки закипели шприцы, но бабки Шуры не было.
Зато все были на кухне. О, здесь собралась теплая компания! На столе были разложены нехитрые бутерброды, и в чашках, источая аромат, темнел чай. При моем появлении компания оживилась и наперебой стала усаживать меня за стол. Правда, мне показалось, что что-то уж больно усердно и суетливо. Так и есть: под столом стояла внушительная бутылка, не успевшая отправиться в более незаметное место.
– Вы что, меня под монастырь захотели подвести? – притворно сурово начала я, подозревая, что уж по тридцать капель на стакан они «сообразили». Как оказалось, в дозе я все-таки ошиблась. – Ну, вы и фрукты!
– Так холодно же, – первой нашлась бабка Шура.
– А у тебя там вообще-то шприцы скоро сгорят, – живо остановила я бойкую старуху. Поминая Бога, она на рысях помчалась в кабинет, с оставшимися было проще. Остановились мы на том, что, если не будет соблюдена мера, пусть пеняют на себя. Но разговор был прерван следующим явлением – в дверях показалась Александра и служебным голосом сообщила:
– Там пришли…
Я поспешила на прием, втайне радуясь, что ушла из кухни. Что в конце концов такого, что люди греются таким обычным для Руси способом? Ситуация с морозом далеко не ординарная, действительно холодно! Дальше видно будет, что из всего получится, главное – чтобы не переборщили с согревом.
А в холле стояла пожилая женщина с крупной молодой овчаркой на поводке. Обе основательно замерзшие, еще покрытые инеем. Особенно жалкой выглядела собака. Она сидела, переминаясь на лапах, и тихонько повизгивала. Правда, было не очень понятно, от чего. То ли нервничала, то ли еще не успела отогреться. Что-то тревожное было в них обеих. Но что? Что привело их в такой мороз к нам?
– Вольно ж в такой мороз? – влезла вперед всех опять бабка.
И тут женщина заплакала. Слезы, мгновенно смешавшись с подтаявшим инеем, неудержимо потекли по щекам. Мы опешили.
– Александра, выключи наконец шприцы и организуй нам чаю. Человек не в себе, неужели не видишь?
Бабка Шура, грозная только с виду, тут же заскользила в валенках по кафелю, направляясь на кухню за чаем и что-то бормоча себе под нос. Выглянула из своей комнаты Любаша и, быстро разобравшись в обстановке, только спросила:
– Может, валерьянки принести?
– Неси на всякий случай. Я сама еще не в курсе.
Мы в женщиной остались в холле одни, если не считать собаки. Молчание затягивалось, женщина все еще не могла произнести ни слова. Слезы катились, а она и не пыталась их стирать.
– Пойдемте ко мне! Вы успокоитесь и не торопясь мне все расскажете. Чайку сейчас принесут! – Она только кивнула, и мы направились в мой кабинет.
Прошло немного времени, мы выпили чай, я намеренно говорила с ней о погоде, о морозах, о том, что еще чуть-чуть – и наступит Новый год. Она почти не участвовала в разговоре, но наконец собралась с духом и сказала:
– Я ведь пришла, чтобы его усыпили. Он мучается, я больше не могу на это смотреть, это так страшно… – и опять заплакала.
– Хватит! Может, что-нибудь еще можно сделать! Расскажите-ка мне все с самого начала! – уже довольно резко перебила я ее слезы. Из меня плохой психолог – не тот профиль, но только резкость помогла, и она стала рассказывать…
Дика – так звали овчарку – ей подарили маленьким щенком, чтобы было не так одиноко. Она в возрасте. Муж умер. Детей нет. Вот пес и стал ее единственным другом. И какой красавец вырос! Но вот незадача: соседка отговорила ее сделать собаке прививки, сказав, что от них-то он и может заболеть. А получилось все наоборот! Два месяца назад он заболел, от еды отказался, температура была высоченная, глаза все в гное…
Дальше она могла бы и не продолжать. И так уже сказала все основные признаки одного из самых тяжелых заболеваний собак. Диагноз был ясен – чума!
Как-то в одной старинной книге по ветеринарии конца XIX века я прочитала данные об этом заболевании. Они скорее забавляли, чем настораживали, да и называлось оно там мило и ласково – чумка. И черным по белому было написано, что болеют собаки почти незаметно, два-три дня, и обычно сами выздоравливают. Но то, с чем ветеринарные врачи стали сталкиваться через сто лет, опускало руки у самых опытных из нас. Почти неизлечимо! Да еще коварные осложнения на нервную систему у переболевших. Коварные, потому что через два-три месяца после выздоровления начиналась страшная форма нервных расстройств, худшее из которых была эпилепсия. Не повезло тому, кто видел припадок хотя бы один раз – оставалось в памяти на всю жизнь!
Обычно припадок начинался с сильного беспокойства собаки, она металась по квартире в поисках не понятно чего, явно стараясь забиться в темный угол. Через пару минут начинали клацать зубы, челюсти непроизвольно сжимались в страшном оскале, стекленели глаза, густая липкая пена покрывала морду и обильными каплями стекала на пол. Дальше все тело искажала сильнейшая судорога, ноги выпрямлялись, но были не в состоянии держать тело, и собака с грохотом падала на пол, продолжая биться в судорогах и бесполезных попытках подняться. Количество припадков за день со временем прогрессировало и доходило до пятнадцати–двадцати в сутки. Остановить этот процесс на моей памяти тогда не удавалось никому. Женщина пыталась продолжать рассказ, но я только спросила:
– Сколько припадков за день?
– Около десяти. Я не могу на это смотреть! – с ужасом вырвалось у нее.
Пес у ее ног тем временем приподнялся и стал со страхом в глазах прислушиваться к чему-то внутри себя… Мне был знаком этот признак: через несколько минут начнется припадок. Женщина, перехватив мой взгляд, в отчаянии посмотрела на меня и зажала рот руками.
– Быстро! Уходите! – вырвалось у меня, а она почти мгновенно подчинилась. Припадок был коротким – всего минуту. Мне едва хватало сил, чтобы удержать собаку в лежачем положении. Псу было не до меня, он никого не узнавал и вряд ли понимал, где находится… Зато мне все было понятно. Женщина приняла правильное решение, и я тоже не могла предложить ничего другого…
Через несколько минут я смогла выйти в холл, но женщины там уже не было. Она совсем ушла. Что ж, может, так и лучше? Не знаю… Бабка Шура поняла все без моих объяснений.
– Михалыча, что ли, позвать? – только и спросила она, а я в ответ кивнула. Собаку увели.
Через какое-то время Михалыч заглянул ко мне с предложением оставить труп этого мученика на улице, чтобы не включать холодильную установку. На улице было гораздо холоднее, чем в камере, поэтому я и разрешила, сказав только, чтобы его положили на крыльцо служебного входа со стороны двора.