И Франтишек, даже в столь нехудожественной передаче Птачеком ночного монолога незнакомой чтицы, провидчески распознал вдохновивший прославленную поп-группу источник — Эмиля Франтишека Буриана, о чем он недавно где-то читал, — и вздрогнул в священном восторге пред величием любви и искусства. Ведь из подобных бесценных минут познания и прозрения и состоит человеческая жизнь. Это и есть тот самый уток, что бежит поперек нитяной основы будничных впечатлений, формирующих охват и эластичность полотна нашей памяти. И Франтишек каким-то шестым чувством определил его, хотя словами, вероятно, не сумел бы выразить. И он как лунатик побрел в клуб, чтобы столь драгоценный, быстротекущий миг удержать чем-то прочным и основательным. Более опытный человек на его месте забился бы, видимо, в уголок, чтобы свои ощущения спокойно проанализировать. Возможно даже, доверил бы их дневнику, но Франтишек, ослепленный и обалдевший, вместо этого взял коньяк.
Легкий мыльный аромат ударил через нос в голову, и почти тут же в его сознание пробился сначала слабый и далекий, но, как летняя гроза, стремительно приближающийся и нарастающий рокот разъяренных мужских голосов.
Двери клуба разлетелись настежь, и в помещение, словно боевой газ иприт, от которого тело покрывается волдырями, ворвалась толпа яростных «спесивцев», чья кровь еще пенилась и бродила и лица были свирепы. Толпой верховодили и задавали тон господа артисты Грубеш и Зивал, высокие и плотные телом, что особенно подчеркивали деревенские синие казакины и желтые рейтузы их костюмов.
— Ты девка продажная! — орал пан Грубеш своим пропитым голосом. — За пару крон с тобой может переспать каждый! Тьфу! — И он ловко послал плевок прямо на кожаный сапог пана Зивала, багрового, словно омар под майонезом.
— И это говоришь мне ты?! — взвизгнул неестественной фистулой пан Зивал. — Ты, печально известный тем, что хватаешься за все без разбору, лишь бы заработать на кусок хлеба?! Господа, этот лауреат Государственной премии в «Швейке» играет Пепика Выскоча и блеет козой!
Исполнитель Пепика Выскоча дал ответный залп цитатой:
— Нет маленьких ролей, есть лишь маленькие актеры! Такие, как ты! Не брезгуют ничем, именно такие, как ты!
— Бедняга, — презрительно бросил Йозеф Зивал, в новой постановке «Наших спесивцев» исполняющий роль магистра Якуба Бушека, и повернулся к барменше Кларе, чтобы заказать две бутылки шампанского в честь премьеры, успешно бредущей к концу.
— Ты кого это обзываешь беднягой, карьерист несчастный! Если угодно, я — человек чести и на театре, и в жизни!
— Ты и честь? — мрачно хохотнул Зивал — советник Бушек в лицо Грубешу — советнику Шмейкалу. — Да знаешь ли ты, что такое честь?
Тут Вацлав Грубеш подскочил к своему оппоненту и стремительно, будто отбил теннисную подачу, влепил ему пощечину. Пан Зивал покачнулся, а лауреат Государственной премии пан Грубеш победоносно вскричал:
— Десять флаконов шампанского за мой счет! Денежки я заработал честно! А в твоей пене я даже ноги мыть не стану! — И он брезгливо оттолкнул бутылки, заказанные паном Зивалом.
Увидав столь вопиющую несправедливость, ненавидящий всякое физическое насилие, Франтишек поднялся со стула и, вдохновляемый примером Виннету, мстителя и защитника слабейших, а также Маржика и Васька Трубачева — любимых героев его давних детских книжек, уже готов был кинуться и пресечь этот безобразный конфликт, как вдруг почувствовал на своем плече чью-то дружелюбную, но твердую руку. Да, вы угадали, это был Тонда Локитек, появляющийся рядом с ним в минуты наибольшей опасности, подобно ангелу-хранителю.
Если б не своевременное вмешательство Тонды, Франтишек попал бы в ужасную историю и вся его жизнь пошла бы, наверное, совсем по другим рельсам. Но он подчинился Тонде и успел вовремя дать задний ход.
— Да нас..ть на них, — молвил Тонда философски. — Сорвут на тебе злость. А уйдут в обнимку. Они сроду друзья и останутся ими по гроб жизни!
— Что-о-о? — протянул Франтишек с недоверием. — Эта вот парочка — друзья?
— И были, и будут, — ответствовал Тонда и, усадив Франтишека обратно к столу, принялся вносить дополнения и уточнения в свой первый инструктаж о театральных кадрах, расцвечивая его новыми любопытными деталями.
— Дитя мое, эта парочка играла в театре, когда нас с тобой еще не было на свете. Что бы там ни было, но они окончили рабфак, потом ДАМУ и всю жизнь бежали в одной упряжке. Однако дальнейшие события развели их в разные стороны. Грубеш метил на место директора театра, да только ему дали от ворот поворот, и он вообще едва удержался в труппе. Естественно, теперь он не может спокойно слышать имя Зивала, ведь тот всегда был реакционером, а сейчас вылез в звезды первой величины.