Франтишек слушал Тонду, разинув рот, не спуская при этом глаз с героев его рассказа. После пощечины они уселись по разным углам и каждый занял противоположный конец стола. Пан Зивал, он же советник Бушек, уселся под портретом незабвенного Индржиха Мошны, а Грубеш — Шмейкал под портретом Эдуарда Вояна. Они наливали шампанское своим коллегам актерам, демократично переходящим от одного к другому, и чванливо ярились, словно два петуха, которых после боя с ничейным результатом хозяева держат на безопасном расстоянии друг от друга.
— Эх, Грубешу надо бы Зивалу пятки лизать, потому что именно Пепичек Зивал удерживает его на плаву.
Тонда раздумчиво отхлебнул «Св. Лаврентия» и деликатно, словно попочку новорожденному младенцу, промокнул платочком усы и губы.
— Все дело в том, что Грубеш практически на дне, и уже не первый годочек. С тех пор как женился и стал основательно закладывать за воротник. Эти его давешние политические амбиции просто взбрыки. А ведь был когда-то Номер Один! Куда Пепичеку Зивалу до него! А сейчас, если Зивал не подкинет ему до получки чирик-другой, так ему и кусать будет нечего, потому как ни в кино, ни на телевидении никакой ролью ему больше не разжиться…
— А как же пощечина? — осмелился усомниться Франтишек.
— Не первая, — хмыкнул Тонда, — и не последняя. Впрочем, им обоим все это до лампочки. Погоди, сам увидишь.
И действительно. Едва раздался первый из двух звонков, оповещающих конец антракта, «спесивец» Вацлав Грубеш вскочил со стула, хрипло объявил:
— Ну-с, господа, шутки в сторону, — и удалился в направлении сцены.
Остальные стали подходить один за другим к стойке и кричать Кларе, что, мол, хотят платить или чтоб записала на их счет, пока Йозеф Зивал не остался один. Он прошептал Кларке, опустив очи долу:
— За шампанское плачу я.
Франтишек удивленно вытаращил глаза.
— Вот видишь, — удовлетворенно хохотнул Тонда Локитек, — что я говорил? — И, похлопав Франтишека по спине, двинулся по своим делам.
До конца спектакля у Франтишека было время пораскинуть мозгами. И когда после поклонов с непременными корзинами цветов, которые, как объяснил Франтишеку Тонда, актеры частенько посылают себе сами, руководство театра пригласило всех, кто участвовал в премьере, в соседнее административное здание отметить это событие, Франтишек и тут продолжал пялиться исключительно на эту парочку трагикомических героев.
Пан Грубеш и пан Зивал передвигались по вощеному паркету зала, где были накрыты столы, свободно и непринужденно, как истинно светские люди. Более того, на физиономии Вацлава Грубеша поигрывала пьяненькая улыбка, Йозеф же Зивал, то и дело оборачиваясь, озабоченно бросал в сторону своего заклятого друга-врага взгляды, какими обычно смотрят вторые по рождению трудяги сыновья на своих перворожденных шалопаев братцев. Итак, завороженный столь сложными взаимоотношениями двух людей, между которыми стеной встала политика, Франтишек не заметил и чуть было не сшиб с ног старенького народного артиста Эмиля Слепичку. В «Спесивцах» тот не участвовал и спутал из-за своего вконец ослабленного зрения Франтишека с Вацлавом Дубским, точнее, с его исполнителем Павлом Лукашеком и потому, обхватив трясущимися руками Франтишека за плечи, радостно заверещал:
— Молодчина, мальчик, рад, рад тебя видеть. Рассказывай, как тебе игралось! Я в театре не был, сам понимаешь, все равно бы ни черта не разглядел!
Франтишека это нежданное обращение и доверительные объятия настолько сбили с толку, что он мог лишь топтаться в отчаянии на месте и глядеть по сторонам, нет ли поблизости Тонды, который в подобной ситуации наверняка бы не растерялся. Но Тонды не было, и Франтишек трусливо выдавил:
— Но ведь я вовсе никого не играл, Мастер!
— Что-о! — возмутился Мастер Слепичка. — Они тебя не поставили на премьеру?!
Этот вопрос лишь усугубил замешательство Франтишека. У него вдруг появилось ощущение, что его приняли за оскорбленного футболиста, которого незаслуженно удалили с поля. А старенький артист все не унимался:
— Не огорчайся, мой мальчик, альтернатива есть альтернатива: сегодня — другой, завтра — ты, да и роль не такая большая, какую ты заслуживаешь! Ты непременно дождешься своей роли. — И он повел своего пленника в угол, где стояли несколько стульев и кресел. — И у меня когда-то была полоса неудач. Целых два года не давали приличных ролей, и знаешь, что я делал? Сам назначал себя на самые лучшие роли, в самых знаменитых спектаклях. Сам определял день премьеры и дома тайком эти роли штудировал!.. Для прогонов и генеральных я сам доставал себе костюмы и сам для себя перед зеркалом в назначенный день играл премьеру, а после отправлялся в пивную к «Пинкасам» и там ее отмечал. Так я сыграл Гамлета, мельника Вавру в «Марише» и Хлестакова в «Ревизоре». И, представь себе, позже меня на эти роли действительно стали ставить, и режиссеры только диву давались, как это так — уже на первых репетициях я знаю текст и все мизансцены назубок.