Разбудило Франтишека полуденное солнце, проявив при этом максимум терпения, в отличие от горничной, безуспешно ломившейся в дверь. Душ поставил его на ноги, а поздний завтрак окончательно сделал человеком, имя которого, возможно, и не звучит гордо, однако вполне прилично.
Второй день пребывания в Братиславе, точнее, вторая половина второго дня промчалась, словно весенние каникулы. Не успел Франтишек оглянуться, как наступил вечер, а вместе с ним и спектакль «Белая болезнь», которому предшествовал военный совет всех административных звеньев театра. Присутствующих ознакомили с тактическим планом и конкретными боевыми задачами, исполнение коих долженствовало воспрепятствовать повторению вчерашней политической обструкции Маршалу.
— Задача ясна, — гремел, взгромоздившись на свернутый задник посреди репетиционной, где проходило импровизированное собрание, режиссер Кубелик. — Наша задача не дать классовому врагу проявить себя и навязать нашему спектаклю смысловую нагрузку, которой он не несет. Мы обязаны любой ценой не допустить, чтобы горсточка провокаторов стравливала нас с Чапеком!
Послышались скромные аплодисменты, к которым Франтишек, не слишком вникая в слова оратора, охотно присоединился. После выступления режиссера Кубелика все разбрелись по своим местам.
— Прошу внимания, — послышался из репродуктора тихий, вкрадчивый голос помрежа, ведущего спектакль. — Внимание! Начинаем! Первый больной, второй больной — на сцену! Массовке занять места, господам Пшеничке, Кокешу и Колинскому приготовиться, техника — даю первый, даю первый!
— Уж очень ты что-то рвешь пупок! — сказал кто-то над самым ухом Франтишека. Он в удивлении оглянулся, но успел заметить лишь черный рабочий халат, исчезающий во тьме закулисья. Он смотрел вслед и тщетно прикидывал, в чем успел провиниться или нарушить неписаный закон монтов, который велит никогда и ни при каких обстоятельствах не выслуживаться перед начальством. Но тщетно пытал он свою совесть. Нет, ни единый проступок против товарищеской этики не приходил ему на ум, ибо если он и вкалывал подчас за двоих, то тихо и неприметно. И кроме старшего — бригадира Кадержабека — едва ли кто это приметил. А пан Кадержабек, в конце-то концов, вовсе не начальство, хотя он руководит работами, но сам тоже не сидит сложа ручки, а это, как известно, имеет решающее значение.
Тактический план режиссера Кубелика зиждился на факторах быстроты и натиска. Игра, в которую он хотел сыграть нынешним вечером с идейно незрелой публикой, или, точнее сказать, с ее худшими представителями, оказалась чем-то вроде блицтурнира, и потому спектакль набрал темп, похожий скорее на хоккейный матч, нежели на солидный, более того, подчас ревматический чешский драматический театр. Больные, пораженные белой болезнью, двигались шустро и проворно, совсем как при замене игроков на ледяном хоккейном поле, а доктор Гален ни в чем не уступал новенькому игроку на первенстве мира, ведущему шайбу и бесстрашно и упорно отбивающему сыплющиеся на него со всех сторон тычки и подножки.
Темп, заданный актерами на сцене, вскоре передался и всем остальным за кулисами. Костюмерши в костюмерной метались совсем как продавщицы в универмаге «Белая лебедь», реквизиторы и монты то и дело возникали из-за кулис на просцениуме, подобно мальчишкам, собирающим мячи возле теннисных кортов.
Вот уже окончилась четвертая картина второго акта. Франтишек с Михалом Криштуфеком незаметно сняли с петель белые двери приемного покоя доктора Галена и в тот момент, когда, отринутый Галеном, потерянный и отчаявшийся, барон Крюг собрался покинуть его скромный кабинет, рванули вперед со скоростью, заданной всем спектаклем. Но и барон Крюг заслуженный артист Богумил Кокеш, — едва угасли софиты, тоже взял темп, абсолютно не соответствующий глубине его переживаний, и тоже кинулся к дверям, где вместо них уже зиял черный провал. И вдруг во тьме на его пути появилось нечто огромное и белое, оно надвигалось прямо на него, и сам он безудержно мчался ему навстречу. Крюг — Кокеш взревел от ужаса и неожиданности. Точно такой или по крайней мере весьма сходный вопль, надо полагать, издал капитан несчастного «Титаника», когда перед ним в каше из тумана и тьмы возник блуждающий айсберг. Впрочем, в обоих случаях столкновение было неотвратимым и неизбежным.
Удар оказался, как говорится, лобовым. Франтишек в последнее мгновенье попытался предотвратить надвигающуюся катастрофу и подался чуть влево, успев сдавленным голосом крикнуть: «Атас! Кокеш!», но Михал, которому спина Франтишека загораживала перспективу, ничего не понял и продолжал рваться вперед. Массивные белые двери развернулись вокруг своей оси, и стокилограммовый заслуженный артист, ставший жертвой массы собственного тела плюс ускорения, уже не имея возможности притормозить, врезался в дверь своим высоким, впрочем, в данный момент склоненным челом, будто разъяренный бык в развевающуюся мулету на арене во время корриды.