Но ведь двери не мулета! Послышался глухой удар и вслед за ним вопль. Михал с Франтишеком от испуга выпустили двери из рук и кинулись, чтоб подхватить рухнувшую было надежду и гордость театра, Мастера Кокеша, но тот в последнюю минуту каким-то образом все-таки удержался на ногах и, словно раненый бык, которому бандерильеро всадил-таки в холку две бандерильи, вскинув голову, издал воинственный рык, инстинктивно стремясь уйти от опасности, и развернулся на сто восемьдесят градусов. Но счастье не способствовало ему, и падающие двери, поддав в спину, вытолкнули Мастера Кокеша в сторону авансцены, где в этот момент спускалось вниз, словно атакующий истребитель, серебристое полотно, утяжеленное по нижнему шву массивным брусом, целью которого было оттягивать полотно вниз, чтобы не было не единой морщинки. Эта раскачивающаяся корабельная рея приласкала бедолагу актера по голове с такой силой, что ноги его подломились. Мастер Кокеш сделал по инерции еще несколько шагов, и, когда уже казалось, что он вот-вот рухнет в объятия седеющей дамы в первом ряду, мирно поглощавшей шоколадные конфеты, он развернулся влево и встал на колени.
А спектакль продолжался, и все шло своим чередом. Осветитель в своей ложе о последних событиях на полутемной сцене не имел ни малейшего понятия и спокойно делал свое дело. И вот на серебристом полотне сначала появилась колючая проволока, затем собаки, натасканные на людей. Собаки рвались к стоящему на коленях Мастеру Кокешу с раздирающим нервы и душу рычанием, лаем и воем.
И тут Богумил Кокеш не выдержал. Он вскрикнул и закрыл лицо руками, но на просцениум уже выскочил помощник режиссера и при активной помощи перепуганного машиниста, на ком, естественно, в этой истории не было никакой вины, подхватив разжиревшего трагика под мышки, выволок его в боковую кулису.
Спектакль окончился без каких бы то ни было дальнейших неприятностей, но барон Крюг вел себя сдержанно и производил впечатление человека, находящегося то ли в трансе, то ли во власти наркотиков. Впрочем, это соответствовало истине, ибо доктор Когоутек сделал ему укол, всадив в него все имеющиеся под рукой успокоительные средства, чтобы хоть как-то поставить на ноги. Говоря по правде, и Маршал держался значительно осторожнее, и потому его моральное перерождение под занавес выглядело правдоподобнее, нежели обычно. Художественная сторона спектакля, таким образом, ничуть не пострадала, но что с того? «Инцидент есть инцидент и требует разбирательства». Режиссер Кубелик приказал Франтишеку и Михалу сразу же после спектакля явиться к нему в артистическую. И вот они стоят на пороге, словно две сиротинушки, а начальство, возглавляющее гастрольную поездку, мечет в них взгляды, острые, как стрелы. После минутного молчания режиссер Кубелик отправил в нос щепотку голландского табака, на который только-только перешел с сигарет, потому что стал бояться рака легких, тихонько отфыркнулся и приступил к допросу.
— Мы с вами уже знакомы, не так ли? — атаковал он слабейшее звено, которым, несомненно, являлся Франтишек.
— Да, Мастер, — покорно согласился Франтишек.
— Это вы после премьеры «Наших спесивцев» относили коньяк Слепичке и Лукашеку?!
— Да, это я относил коньяк, но дело в том… — начал было мямлить Франтишек.
— Если, конечно, вы этот коньяк не выпили сами, — продолжал Мастер Кубелик мрачно, — на пару со своим дружком! С вас станется и не такое.
Франтишек стал белым как полотно. В голове вертелись известные пословицы насчет того, что «у лжи короткие ноги», а «правда всегда победит», и он уже собрался во всем честно и до конца покаяться, как последовал вопрос:
— Вы давно работаете у нас в театре?
— Два с половиной месяца, пан режиссер.
— И какой же, скажите на милость, идиот включил вас в гастрольную поездку, если вы на театре без году неделя?
Франтишек сглотнул слюну и, скорее всего, ответил бы молчанием, но тут в разговор вмешался Михал Криштуфек и невозмутимо ответил:
— Вы, Мастер, — и, подняв руку, словно желая остановить возможные возражения, продолжал: — По рекомендации пана Кадержабек, естественно.