И они двинули вперед.
Но едва они выбрались из кармана — длинного коридора, соединявшего закулисье с примыкающей к нему специальной театральной автостоянкой, — легкий, скорее еще летний, нежели осенний, ветерок уперся в высокое полотнище, перевернул стену мастерской из оперы «Богема» вместе с окном, будто страничку любовных виршей, и Франтишек, вцепившийся клещом в ее край, взлетел следом за ней на воздух. Впрочем, земного притяжения ему перехитрить не удалось, так что в конце концов он приземлился на тонком разрисованном полотнище, не способном смягчить твердости тротуара.
— Вот видишь, парень, — сказал пан Кадержабек, помогая Франтишеку подняться и ощупывая шишку величиной с яичный желток на его лбу, — по этому же принципу действует парусник. — И пан Кадержабек блаженно улыбнулся, обратив взгляд куда-то вдаль, как будто видел там подернутую легкой рябью гладь Махова озера. — Я всегда мечтал стать моряком, да в общем-то я и есть моряк. Эти кулисы и декорации — наши паруса, а сцена наша палуба. И управлять поворотным кругом куда как больший фокус, нежели крутить штурвал корабля!
После этой тирады пан Кадержабек вернулся взглядом к Франтишеку и, критически осмотрев его с головы до ног, добавил:
— Валяй домой, попроси у мамы старые отцовские штаны и пиджак. В четыре ровно чтоб был на месте. И гром меня разрази, если я не сделаю из тебя настоящего монта!
Вот вам и все собеседование.
Глава вторая
ВНАЧАЛЕ БЫЛ «МАКБЕТ»
Первым спектаклем для Франтишека стала знаменитая трагедия Шекспира «Макбет», которая, так же как и «Гамлет», «Отелло» и «Король Лир», почти не сходила с репертуара театра. Великая драма страстей, жажды власти и больной совести и вместе с тем один из труднейших спектаклей, если говорить о постановочной части.
— Ну дак как, студент, неужто ножки заболели? — крикнул Франтишеку старший машинист сцены пан Кадержабек, пробегая мимо с двадцатикилограммовой частью декорации на плече, и Франтишек, ноги которого действительно гудели от всего этого бутафорского великолепия, стиснув зубы, поднялся со свернутого в рулон задника, куда завалился на полминутки передохнуть, и отрешенно кинулся к казавшемуся бездонным чреву трейлера.
В тот первый день, когда Франтишек поднялся «на подмостки, кои есть не что иное, как целый мир», три часа кряду ставили декорации для «Макбета» и, лишь окончив работу, отправились в душевую, где, смыв с себя пот и пыль кулис, принялись ладить причесочки с пробором à lа Родольфо Валентино или начесывать челки à lа Ринго Стар — каждый в соответствии со своим кредо и годом рождения, — после чего уселись кто за карты, кто к телевизору, а кто двинул в театральный клуб.
Франтишека взял на себя Тонда Локитек. В отличие от Франтишека это был монтировщик — или, как говорят на театре, монт — многоопытный. Его цыганские усики шевелились на высоте добрых ста семидесяти сантиметров от пола, что значит на высоте Франтишекова лба. Если же к этому вы приплюсуете орлиный нос, высокий бетховеновский лоб и шевелюру бывшего слушателя Академии изобразительных искусств, то лишь тогда сможете получить хотя бы отдаленное представление о его импозантной внешности. В театре Тонда — Антонин Локитек — работал уже семь лет, точнее говоря, с апреля 1962 года, когда вместе с четырьмя однокурсниками был отчислен из Академии: они уговорили голенькую натурщицу на семинаре по ваянию лечь на пол и обмазали гипсом руки и ноги для слепков, дали гипсу затвердеть и разрисовали ее живот сюрреалистическими картинками. После чего удалились в ближайшую пивную «У соек», начисто позабыв про несчастную натурщицу. Лишь на следующий день ее вызволил ассистент Воржишек, также повинный в случившемся, ибо означенный выше семинар он покинул преждевременно, попросту говоря, смылся. Ассистент Воржишек сделал попытку утихомирить натурщицу, пообещав деньгами возместить моральный ущерб. Но опоздал, так как взбешенная натурщица уже успела подать жалобу в суд на развеселых студентов, покусившихся на свободу ее личности. Это был конец.