В тот вечер в театре давали «Гамлета». Кто-то из великих романтиков девятнадцатого века сказал бы, возможно, что так распорядилась судьба, хотя в действительности так распорядилась дирекция театра, ибо открытие сезона предполагает постановки бесспорные, бесспорных же авторов. Уильям Шекспир и его «Гамлет» сомнения не вызывали и, следовательно, могли считаться бесспорными. Это было известно и свежеиспеченному директору драматической труппы театра, еще совсем недавно игравшему в «Гамлете» Полония. Теперь эту подлую роль исполнял вечно кислый и обиженный на весь мир Честмир Кукачка, долгие годы сидевший на ролях «Кушать подано» и нежелательных посланцев, несущих злую весть. Наконец-то он, как говорится, ухватил фортуну за хвост и теперь лез из кожи вон, чтобы не ударить лицом в грязь в отблеске славы Мэтра Яромира Пукавца — бедолаги Гамлета, принца датского.
Режиссер-постановщик, амбициозный и тяготеющий к авангарду, Пржемысл Пискачек смело вмешался не только в авторский текст, но и в режиссерские ремарки великого драматурга, изгнав со сцены дух отца Гамлета как фигуру комическую, и принудил его общаться с окружающими при помощи репродуктора. Череп бедного Йорика заменил старым мячом для игры в регби, а Гамлета в знаменитой сцене подстроенной встречи с Офелией, где та возвращает ему подарки, заставил войти не в дверь, а возникнуть из люка, тем самым давая публике понять, что этот материализованный монолог рвется из глубочайших глубин подсознания несчастного принца.
За десять минут до начала первой картины третьего акта в люк спустились Тонда Локитек, Михал Криштуфек, Франтишек и Вацлав Маришка. Они спускались молча и сосредоточенно. Сначала в первый трюм под сценой, где тихо, будто корабли на рейде, отдыхали подъемные механизмы. Потом полезли еще глубже, во второй трюм, где, подобно корабельным якорям, на дне лежали большие лебедки. Монты подошли к главному подъемнику, сняли с предохранителя фиксирующую шестерню защелку, положили руки на полуметровую ручку и, как обычно, приготовились силой своих мускулов вознести Гамлета из подземелья вверх, в покои, где в ожидании томилась Офелия. Вскоре над их головами послышались шаркающие шаги. Это спускался Гамлет — Пукавец. На высоте их глаз вспыхнул красный свет и послышался зуммер помрежа — сигналы приготовиться.
— бормотал себе на сцене под нос Ярослав Вейр — датский король Клавдий.
Услужливый Полоний — Честмир Кукачка поспешил пресечь муки монаршей совести. Если, конечно, верить Шекспиру, их когда-то, может статься не часто, но хотя бы время от времени, испытывали сильные мира сего и владыки. Он воскликнул:
Снова бешено заморгала красная лампочка и зажужжал зуммер. Четыре дюжих монта изо всех сил напрягли мускулы, чтобы послать подъемник вверх. Обычно они достигали необходимого результата. Но сейчас их старания походили на тот самый коронный номер в трактире «У гробиков», когда Тонда с Франтишеком демонстрировали публике пережимание рук: Тонда Локитек с Михалом Криштуфеком тянули ручку лебедки к себе, а Франтишек с Вацлавом Маришкой, стоя напротив, совершали то же самое, перетягивая ее на себя. Видавший виды старый дощатый пол стонал под их ногами, с губ от напряжения срывались непечатные реплики, над их головами яростно топал Гамлет — Пукавец, которому уже давно было время возникнуть на сцене и стоять в обожаемом им свете рефлекторов.
— Давай! — сипло скомандовал Тонда Локитек.
— Не парьтесь, ребята, — прошипел Михал Криштуфек, — нам самим не справиться.
— Стараемся как можем, — оправдывался Вацлав Маришка, а Франтишек блажил так, что его слышали даже на сцене, отлично изображая отчаяние:
— Что-то стряслось, не двигается с места!..
Мастер Пукавец совсем растерялся. Ситуация была столь дикой, что по сравнению с ней встреча с тенью Отца казалась легкой задачкой, с одним неизвестным. Душу пана Пукавца сжала тоска полной безнадеги. Он застрял в люке, публика его не видела, и ему оставалось лишь реветь из подземелья: