— Ну-ка, ты, Ринго! Скажи, ведь правда прелестные ребятки? Скажи, Ринго, ведь правда красивые детки, а как деликатно кушают…
Дети радостно наблюдали за пьяным дядюшкой и ели действительно красиво, вне всякого сомнения, владея ножом и вилкой лучше Франтишека, который, добравшись наконец до жаркого, оценил салфетку на шее. Каждый второй кусок падал с вилки обратно в тарелку и разбрызгивал мелкую капель томатного соуса, покрывая белую салфетку безобразной красной сыпью.
За чашкой кофе, который сестра Павла тактично переправила вместе с ними в соседнюю комнату, братец сделал попытку объяснить присутствие Франтишека в отчем доме. Говоря по правде, не слишком при этом деликатничая:
— Это Ринго! Я тебе, Боженка, его еще не представил. То есть его имя Франтишек, Франтишек Махачек, правда, Франтишек? Но… но все зовут его Ринго, понимаешь? Не понимаешь? Он работает за кулисами, простым монтировщиком, но в том-то и закавыка. Внешность, как говорится, обманчива, он у нас интеллигент, но в институт его не приняли. Что тут говорить, ты же «этих» сама знаешь. Ненавидят всякого, кто что-то умеет. Меня тоже ненавидят. Меня! Потому что у меня сильный характер и я человек принципиальный! У меня есть душа, а у них — у этих — вместо принципов — директива, а вместо души циркуляр. И потому пускай они все идут в задницу! Мы им еще покажем! Мы — это Ринго и я! Ты, Ринго, будешь моим доверенным лицом, чем-то вроде Санчо Пансы. И мы с тобой пойдем на них войной и разнесем их в клочья!
Тут он выпрямился, как на перевыборном собрании, но, изменив позу, сразу потерял равновесие, и речь его стала бессвязной. В последний момент сестра успела подхватить его, и Павел, обняв ее за плечи, совсем не к месту попытался продекламировать отрывок из «Космической песни»: «Словно львы, мы бьемся о решетки… и мы сломаем их!» Сестра осторожно опустила его обратно в кресло, голова Павла сразу откинулась назад, и он уснул, как невинное дитя.
Стоя над ним, сестра какое-то время грызла ногти, что, несомненно, было проявлением нервозности, которой Франтишек не предполагал у столь известной актрисы, а потом, глядя через плечо куда-то в угол комнаты, произнесла голосом хоть и утомленным, но на удивление приятным и спокойным:
— Вам не следует обижаться на Павла, пан Махачек. Он не хотел вас обидеть, просто в театре у него все получается не так, как должно бы получаться. Детям знаменитых артистов трудно. Намного труднее, чем остальным. Им ничего не прощают, наоборот — каждое лыко ставят в строку. Все только и ждут их провала. А Павел не талантлив и не в состоянии этого признать. Потому он ищет виноватых там, где их вовсе нет. Вы меня понимаете?
Франтишек кивнул и сказал: «Да».
— Не следуйте его примеру. Как только человек свои беды начинает сваливать на других, он пропал. — Она подошла к двери, заглянула в столовую и снова повернулась к Франтишеку — Вы не обидитесь, если я попрошу вас уйти? Правда не обидитесь? Павлу необходимо выспаться, и не имеет смысла его будить. Более того, когда он протрезвеет, боюсь, ему будет горько, что в ваших глазах он так низко пал, а показать этого он не захочет. И станет вести себя, скорее всего, оскорбительно. Думаю… вам это надо знать и не обижаться…
— Да, — снова с некоторым удивлением сказал Франтишек. — Хорошо. Я учту. Вам не следует опасаться.
И словно угорь на ночной охоте, проскользнул мимо нее, на мгновение заглянув ей в глаза, спокойные, карие, похожие на два спелых каштана. На губах, будто отблеск давних, счастливых времен, застыла улыбка. На стене за ее спиной он успел заметить несколько фотографий в рамках, размещенных между картинами. На всех доминировала знакомая импозантная фигура Павла Лукашека-старшего, окруженного многочисленным семейством. На одной из фотографий знаменитый артист в костюме короля Лира держал за тонкие ручки, поднятые над головой, девчушку лет шести, в летнем платьице, и казалось, будто он ведет на нитках хрупкую и нежную марионетку.
На улице легкие Франтишека наконец освободились от назойливого запаха театральной пудры и нафталина, наполнявшего комнаты. Представление окончилось, аплодисментов не слышно. На ближайшей остановке Франтишек вскочил в трамвай. Он глубоко вдыхал морозный воздух, проникающий в вагон на остановках, и чувствовал себя как человек, пробуждающийся от глубокого наркоза. Он не ощущал ни боли, ни утраты, наоборот, ему казалось, что он что-то приобрел, хотя не мог определить, что именно.