Но Франтишек не только не надрался, но вовсе не стал выпивать. Он отважно приобрел новую самописку и шариковую ручку, несколько блокнотов и кожаную сумку на ремне и в перерывах между утренней и дневной сменой вместо «У гробиков» и «Зеленой липы» стал наведываться в университетскую читалку. Он сидел там в непривычной тишине и в неверном свете тусклых лампочек полистывал материалы по истории театра и довоенные журналы, время от времени обращая взор к мифологическим фигурам, изображенным на потолке, и творя тихую молитву с просьбой, чтобы на место рядом с ним опустилась эдакая симпатичная эрудитка из начинающих, интересующаяся искусством или наукой, а не какой-нибудь пожилой ученый с пятнами от супов и подливок на лацканах пиджака.
Но ангел так и не появился, а день приемных экзаменов приблизился. Сначала впереди была еще неделя, потом два дня, потом пришло «завтра». И наконец наступило «сегодня». Франтишек вскочил с постели, где бессмысленно ворочался с боку на бок с трех часов ночи до самого утра, и, хотя классики утверждают, будто мужчины перед решающими событиями обдумывают, что сказать, а женщины — что на себя надеть, Франтишек все внимание сосредоточил на вопросе, какую ему сделать прическу. Ибо в те времена не столько одежда определяла суть человека, сколько длина его волос, о чем вещали остроумцы из тех телешутников, что заканчивают свои воспитательные реляции гипнотическими заклинаниями вроде «Если волосы длинны — сущий вред ты для страны». А волосы у Франтишека были отнюдь не такими уж короткими и ниспадали на плечи мягкими волнами, но Франтишек, любовно пройдясь по ним расческой перед достаточно мутным зеркалом Лади, вдруг решительно схватил ножницы и несколькими яростными движениями отрегулировал их длину.
«Мои кудри-и-и на колени па-да-да-ли-и…» — прозвучало где-то в глубине сознания, и пред внутренним взором Франтишека открылись до сих пор неведомые ему поля битв с самим собой.
Однако первая битва не принесла Франтишеку убедительной победы.
На экзамене его вызвали где-то вблизи обеденного часа, проголодавшаяся экзаменационная комиссия, до сих пор не имевшая времени утолить голод, взирала на него как-то отстраненно и, как Франтишеку показалось, даже укоризненно. Это сокрушило его настолько, что он ограничил свои ответы исключительно самыми необходимыми сведениями. В стремлении не задерживать голодных экзаменаторов Франтишек был лаконичен, как военный корреспондент, и результат не преминул сказаться. Его спортивное время было бесспорным, монолог Ромео у гробницы он отстрелял за две минуты и десять секунд, что, вполне возможно, явилось рекордом института, однако сказалось на художественном впечатлении.
Франтишек как ошпаренный выскочил из здания Театральной академии и встал намертво посреди Карловой улицы, пестреющей группками абитуров. Перед ним мельтешил румяный, выше средней упитанности юноша, который, казалось, что-то обронил и теперь пытается найти. Он сновал взад-вперед, уставившись в землю, и бормотал:
Всего в нескольких шагах от юного Отелло, судорожно сжимающего и разжимающего пухлые ручки, на краю тротуара, подмостив под себя газету «Руде право», сидела девушка. Лицо ее было опущено в ладони, длинные темные волосы висели вдоль щек, словно боковые кулисы. Франтишек сразу заподозрил, что ей стало дурно от нервного напряжения, и, легонько тронув за плечо, спросил:
— С вами все в порядке, девушка?
Девушка, подняв лицо с мокрыми от слез глазами, ответила заикаясь:
— Не беспокойтесь! Я просто повторяю монолог Джульетты в гробнице Капулетти, — и, вытащив платочек небесно-голубого цвета, до краев переполненная литературными печалями, облегчила свой носик.
Франтишека настолько озадачило исключительное совпадение избранных ими монологов и изысканность выражений девушки, что он стал рассматривать этот факт как предзнаменование судьбы. Откашлявшись, он, старательно придавая тону эдакую светскую легкость, поинтересовался:
— А ваша очередь скоро?
— Видимо, через час, — предположила девушка, издав глубокий вздох. Трагедия Шекспира, вздымая ее грудь, рвалась наружу.
— А у меня, к счастью, уже все позади, — сказал Франтишек с ободряющей улыбкой.