В один прекрасный день наш Франтишек получил письмо из Академии музыкального и театрального искусства с театрального факультета; в нем сообщалось, что на дневное актерское отделение он не принят, но принят на заочное отделение «Организация и управление театральным делом». Приемная комиссия с абсолютной точностью, провидчески определила не только факт, что организационные способности абитуриента Франтишека Махачека значительно превосходят его скромные таланты лицедея, но и отметила также его явную литературную одаренность. И на следующий же день грянуло приглашение — за короткий срок уже второе — явиться в кабинет замдиректора театра. Франтишек запаниковал.
— Чего он от меня хочет? — жалобно спрашивал он пана Кадержабека, но тот с непроницаемым видом изворачивался как мог.
— Жди, — ворчал он себе под нос. — Может, чего дождешься.
— Не знаю, не знаю, товарищ Махачек, — с явным неудовольствием брюзгливо бросил из-за стола режиссер Кубелик явившемуся Франтишеку, — просто ума не приложу, что мне с вами делать. Я следил за вашей сдачей экзаменов, и потому картина мне ясна. Но, честно говоря, большой радости вы мне не доставили. Новый Мошна из вас не получится, это яснее ясного, а театральных функционеров и директоров и без вас хоть отбавляй. Более того, заочное обучение! Вы вообще-то понимаете, что это такое? Одни учебные отпуска! А ставить декорации кто будет? А?
— Ну, — неуверенно промямлил Франтишек, собираясь выпалить, дескать, ясно кто — ребята! Но, спохватившись, счел за благо промолчать.
— Итак? — Мастер Кубелик, не обрывая тоненькую шелковинку разговора, все тянул и тянул и по мере того, как в нем сливался воедино человек искусства с ответственным работником, вдруг совсем неожиданно перешел на «ты»:
— Не знаешь? Ну, тогда я тебе сам скажу — твои товарищи! Им придется вкалывать за тебя и за себя, чтобы ты мог спокойно учиться. Это с их стороны большая жертва, соображаешь?
— Соображаю, — ответил Франтишек, готовый провалиться сквозь землю.
— Хорошо, что ты осознаешь хотя бы эту малость, — кивал головой Мастер Кубелик, но так как в нем вдруг решительно победил администратор, спросил сурово — А чем ты их отблагодаришь? Каким образом отблагодаришь все наше общество за доверие и заботу? Излагай!
Франтишек, невзирая на смятенное состояние духа, отметил про себя, что Мастер Кубелик перешел на литературный язык, и сразу же приспособился к этому.
— Я еще не знаю… Постараюсь не подвести наше общество.
— Одного старания на сегодняшний день недостаточно, отрезал замдиректора. — Время сейчас серьезное… Ты был когда-нибудь членом ЧСМ, товарищ Махачек, — ты членом Чехословацкого союза молодежи был?
Франтишек свесив голову покаялся:
— Не был… Я… уже собирался вступить, но они его распустили…
— Они, они, — вскипел Мастер Кубелик. Всегда все «они». Распустить, разогнать, не пущать — это дело несложное, но вот объединить, организовать, вновь создать нечто жизнеспособное — это совсем другое. Что скажешь? Опять должны «они»?
Франтишек ощутил, как его клонит к земле тяжкое сознание коллективной вины. Словно на его не сказать чтобы очень широкие плечи взвалили вдруг все грехи мира: Каина и братоубийство, распятие Христа, расстрел парижских коммунаров и роспуск ЧСМ.
— Слушай, что я тебе скажу, — продолжал Великий Инквизитор, в праведном гневе своем снова отдавая предпочтение более доступному, разговорному языку. — Давай, докажи, что ты не какой-нибудь там элемент, а коллективист. Что касается «солистов», их и без тебя развелось — плюнуть некуда. Вот, — и он взял со стола отпечатанный на гектографе лист бумаги, — вот, бери-ка приглашение на учредительное собрание вновь созданного Союза социалистической молодежи. Здесь у нас, в театре. Ты — Франтишек Махачек — будешь представлять на нем рабочий класс. И я надеюсь, сумеешь привлечь еще кой-кого из наших ребят. Ну, что скажешь?
В ответ на призыв представлять рабочий класс Франтишеку оставалось лишь вытянуться и встать по стойке «смирно». Еще немного, и он, подобно герою своих любимых детских книг, летчику Ивану Кожедубу, крикнул бы: «Служу трудовому народу», но, к счастью, вовремя опомнился и лишь выдавил:
— Хорошо. Так я пойду.