Тонда Локитек, выслушав Франтишека, ненадолго задумался и сказал:
— Если не хочешь Ленку потерять, сразу же, как только она сдаст выпускные, езжай за ней и привози в Прагу. Жить можете в мастерской оба, а уж какую-никакую работенку мы ей подыщем. Ну хотя бы в театре «На Виноградах», там как раз требуется гардеробщица. А если оставишь ее дома, там, под Брно, — можешь писать «пропало»! Застрянет в какой-нибудь конторе, возьмет в мужья тамошнего учителя и вместе с ним будет играть в любительских спектаклях — это в лучшем случае.
Тонда, похоже, прочел его мысли и сейчас лишь подтвердил правильность принятого Франтишеком ночью решения. Можно было считать, что на этом разговор закончен, но, когда Франтишек повернулся, чтобы уйти, Тонда схватил его за плечо:
— Постой, еще одно дельце. Насчет Союза молодежи…
— Ну? — спросил Франтишек с некоторым неудовольствием, потому что передал Тонде свой разговор с замдиректора просто так и никакого совета по этому вопросу не просил.
— Если собрался умаслить начальство за то, что оно помогло тебе с институтом, пожалуйста, дело твое! Коли понадобится, приходи ко мне, тоже подмогну. Но если хочешь на этом сделать карьеру, то от меня дружбы не жди.
И, сделав кру-у-гом, Тонда зашагал прочь.
Франтишека словно кипятком обварили. Ни о какой карьере он никогда не помышлял, как, скажем, ему не могло прийти в голову надеяться на дворянский титул. И то и другое казалось нереальным, совсем из других времен или по крайней мере свойственным другим людям, и слова Тонды, его полуподозрения больно задели Франтишека.
В первую минуту он оскорбился, а позже, за четвертой кружкой «Великопоповицкого козла», когда он одиноко сидел в пивной «В амбаре», его вдруг одолела невыносимая жалость к себе. Никто в этом мире его не понимает. Но утром, постояв под душем, Франтишек протрезвел и устыдился, что возымел на Тонду зуб. Сняв свою кандидатуру с поста председателя еще не существующей театральной низовой организации ССМ, которой он уже так гордился, Франтишек взял двухдневный отпуск и отправился на Мораву, к Ленке.
На месте выяснилось, что Ленкины родители принадлежат к некоему неудержимо вымирающему племени провинциальных патриотов, испытывающих подсознательный сентиментальный решпект ко всякой залетной птице. И даже к Франтишеку, наверняка последнему из людей, претендующих на такой решпект.
С самого появления в доме Коваржевых Франтишек вел себя тише воды ниже травы. Он прирос к стулу в комнате-гостиной, где его усадили. Помещением, видимо, судя по ослепительной чистоте, пользовались лишь для приема гостей. Все тут было вылизано и неприкасаемо. Даже телевизор смотрели в кухне. Франтишек сидел, сложив руки на коленях, маленькими глоточками пил черный кофе и вел неопределенную, то и дело иссякающую беседу с главой семьи, в то время как Ленкина мамаша, напрочь выбитая из колеи наездом пражанина, металась из кухни в комнату, издавая жалобное квохтанье, будто наседка, у которой собираются отобрать последнего цыпленка.
— Вы понимаете, пан Махачек, — интеллигентно вздыхал Ленкин папаша, учитель чешского языка, — мы уже смирились с тем, что Ленка уедет в Прагу, но полагали, она будет жить, как и положено, в общежитии, а на субботу и воскресенье приезжать домой…
— Домой она и так сможет ездить, — не слишком деликатно и достаточно жестко перебил его Франтишек. — Но только, конечно, не на уик-энд. Ведь по субботам и воскресеньям театр работает. А когда в театре выходной или у актеров отпуск и театр закрыт, как школа на два месяца каникул, вот тогда она сможет приезжать.
— Так, так, — согласно кивал головой пан учитель Коварж, — если вы утверждаете, что это единственная возможность и что без практической работы в театре Ленка не сможет поступить и в будущем году… — И он с печалью и любовью воззрился на свою дочь, сидящую, будто в театральной ложе, в неудобном кресле с напряженно выпрямленной спиной. — Тогда, конечно… что скажешь ты, мамочка?
— Могла бы пойти к нам, в «Лахему», — всхлипнула мамочка строптиво, — работа хорошая, чистая, все девочки ходят в белом, как врачихи. Но где уж! Прага! Театр! В институт не взяли, теперь пойдет в раздевалку… Боже, чем все это кончится?
— Гардероб, мамочка, гардероб, но никак не раздевалка. Между прочим, это очень ответственная работа, пан Махачек прав. И это Ленке никоим образом повредить не может, если она так решительно избрала для себя сцену. Ведь тут есть и наша вина, мамочка, кто ее с раннего детства каждое воскресенье возил в Брно, в театр, а? А кто водил в драмкружок, в то время как сама она хотела заниматься верховой ездой? Ты боялась, что она упадет с лошади и разобьется, а теперь снова боишься, что ее закружит вихрь столичной жизни. Наша дочь, мамочка, взрослая, и я верю, что она не пропадет в большом городе!