И в глазах пана Коваржа полыхнул, казалось бы, давно угасший огонь.
Ту ночь Франтишек провел на софе в большой комнате. Ленкин отец возражал против его желания переночевать в местном отеле, хотя матушке оно явно пришлось по вкусу. Впрочем, это не имело значения, потому что главой семьи у Коваржей считался пан учитель, а Франтишек пришелся ему по сердцу.
Ленку отделяла от Франтишека лишь тонкая стенка да родительская бдительность, но Франтишеку и в голову бы не пришло обмануть оказанное ему доверие. Ведь ему было дано обещание, что сразу же после выпускных экзаменов Ленка приедет на неделю в Прагу, чтобы все обговорить и устроить свои дела еще до каникул, которые они собирались провести вместе на Коваржевой даче на Чешско-Моравской возвышенности.
— Но где же Ленка будет жить? — ужасалась мама, и по глазам было видно, что ее фантазия, многие годы питаемая «черной хроникой», пустилась в разгул.
Однако Франтишек сказал с гипнотизирующей убежденностью:
— Предоставьте это мне, пани Коваржева, я что-нибудь придумаю! — имея, естественно, в виду купить еще одну кушетку. В свои планы для вящей надежности он Ленкиных родителей, сами понимаете, пока посвящать не стал.
Обычно гудки поезда звучат тоскливо, но тот, что увозил Франтишека обратно в Прагу, гудел весело и беззаботно. Ленка на перроне сжимала его в объятиях и шептала:
— Я всегда буду помнить, что ты мой спаситель и освободитель. Ты мой принц с золотой звездой во лбу! Ты — Ринго Стар!
Франтишек-Ринго Махачек возвратился в театр за четыре дня до учредительного собрания ССМ и за три дня до премьеры «Коварства и любви» Шиллера, но, с головой уйдя в мечты о завтрашних счастливых днях, он так упивался собственными успехами, что не заметил расставленных сетей дня сегодняшнего и на полной скорости вылетел на жизненный поворот хотя и с улыбкой, но без защитного шлема.
Дело в том, что Франтишек подал заявление в Национальный комитет о переводе жировки на свое имя, так как Ладя Кржиж и Тонда Локитек в мастерской были прописаны оба. А также с просьбой разрешить ему перепланировку полуподвальной жилплощади, но ответа все еще не получил. И вдруг пришел ответ в официальном конверте: «Отказано категорически». Вместе с отказом Франтишеку строго вменялось добровольно освободить мастерскую в двухнедельный срок ввиду незаконности вселения. В противном случае дело будет передано в суд.
— Не иначе, кто-то хорошо постарался, — подозрительно протянул Тонда Локитек, услыхав страшную весть, — ведь я, как совместно проживающий, там законно прописан, и жилплощадь автоматом переходит ко мне. А я могу поселить, кого пожелаю. Но райсовет может тебе в просьбе отказать. Тогда всему конец. Идиотские козни. Я в Худфонде не состою, но разве можно считать этот подвал такой уж завидной мастерской, чтоб на нее вдруг позарился Союз художников? Да там же темно. Лезет кто-то, кто в курсе дела и гребет под себя. Но будь спок, я этого добродетеля вычислю!
И Тонда Локитек отправился в соответствующий отдел райсовета, где за одну лишь улыбку и зыбкое приглашение вместе отужинать получил от блондинки на должности референта, почему-то не пользующейся успехом, копию анонимного письма с многочисленными грамматическими ошибками, где сообщалось о незаконном проживании Франтишека Махачека в мастерской. Более того, аноним ставил в известность, что мастерской добивается известная творческая личность, обладатель многочисленных дипломов и почетных грамот Станислав Легецки, интересы которого блюдет не только Худфонд, но и некий более ответственный товарищ… Впрочем, на последнее обстоятельство прелестная референтка лишь тонко намекнула.
Пан Легецки, обладатель дипломов, деляга и жук, Тонде был хорошо известен. В Праге он был личностью популярной, чему способствовала соответствующая рубрика в периодической печати — а именно «Судебная хроника». Кроме того, Тонде был известен и другой род коммерческой деятельности пана Легецкого: фарцовка или, если вам угодно, поинтеллигентней — спекуляция тряпками. И валютой. А поскольку на театр, включая и личную жизнь его сотрудников, в последнее время обрушилось множество анонимных писем, как две капли воды похожих одно на другое и на ту копию, которую Тонда заботливо спрятал в нагрудный карман, выявить предполагаемого автора особой сложности не представляло.