Дездемону исполняла Дарина Губачкова. Тонда Локитек, который всего год назад торчал бы целыми часами в кулисах и тихо млел от ее красоты и таланта, сейчас без малейшего сердечного трепета ставил постель для Дарины и ее мавра. Тонда Локитек дышал теперь исключительно своей Вероникой.
Сейчас на его месте за кулисами сверкали волчьи буркалы Иржи Птачека. По весне его прихватил острый суставный ревматизм, положив конец ночным вылазкам в Стромовку, на Кампу или Петржин. Свое нездоровое любопытство он перенес на театральные гримерные, куда проникал подобно человеку, проходящему сквозь стены, чтобы затем в трактирах «У тына» и «На фруктовом рынке», вылупив глаза, поражать простачков своими россказнями — с безудержными поэтическими вольностями он нес невероятную чепуху из личной жизни артистов. В его интерпретации все артисты поголовно принадлежали к тайному обществу сексуальных маньяков и нимфоманок.
— Но самая страшная из них Губачкова, — сообщал без тени рыцарства Иржи Птачек, так и не сумевший убить в себе чешуйчатого дракона вожделения, а по вине врожденной трусости не способный подступиться к нормальной женщине. — Ей подавай, ну… это… самое… ну, вы понимаете, что… по три раза на дню, не меньше. Утром, днем и вечером. А когда на нее накатывает, она хватает и тащит на себя каждого, кто подвернется — и режиссеров, и актеров, и осветителей, и даже монтов. Губачкова с каждым не прочь… переспать!
— Ну а как насчет тебя, Птачек? — с подковыркой спросил ехидный мусорщик Митя Багно, хвастливо утверждавший, что в силу своей профессии знает людей насквозь и даже глубже. — Ты-то как? Тоже небось с ней… это… а?..
Иржи Птачек, сладострастно хрюкнув, изрек:
— О подобных делах джентльмены не распространяются. Меня, пожалуйста, не расспрашивайте.
Но в его голове какая-то заноза все-таки засела. Престиж Птачека в этом вопросе среди монтов и завсегдатаев староместских трактиров был равен нулю, и даже мелкая, но доказуемая любовная интрижка наверняка возвысила бы его и укрепила реноме. Его байки про грязные похождения всем достаточно осточертели, да и вообще верят ли ему? Иржи Птачек принялся целенаправленно работать над созданием своего нового имиджа.
— Скажу я вам, пан Мастер, не всякая баба есть б…., — обратился он как-то во время перекура на репетиции «Отелло» к пану Пароубеку, большому любителю пикантных историй из жизни простого народа, из которого сам когда-то вышел. Он, если хотите знать, выучился на пекаря, что никак не отразилось на его актерском таланте. Пароубек был актером милостью божьей, лучшим, чем любой окончивший ДАМУ.
— Вы утверждаете это на личном опыте, пан Птачек? — поинтересовался он.
Поощрение даже такого рода подействовало на Иржика вдохновляюще.
— Да! Утверждаю на личном, — вскричал он. — Со мной это было! И неоднократно! Вот, например, вчера, уважаемый Мэтр! Вчера после спектакля я пошел на «Угольный», хожу себе клею одну, ну, скажем, тридцатилеточку. Второй сорт, а туда же, требует вперед три стольника. Я даю. Ловлю я, значит, тачку и везу ее в Стромовку, чуть подальше Планетария, может, знаете?
— Ну, знаю, а что потом? — любезно и с интересом спросил пан Пароубек.
— В том-то и штука, — с важностью продолжал Иржи Птачек. Потом ничего! Ничего у меня не получается, хоть умри. Природа, видно, на меня разгневалась. Как она ни старалась, я не реагирую. И знаете, что она сделала? Вернула мне мои три сотни и послала к врачу. Вот это характер, а? Вот что значит профессиональная честь, а? Вот вам и б…. А?
Пан Пароубек изумился и заметил:
— Невероятно! Я бы с удовольствием согласился пережить такое приключение. Но разве я могу? Ведь меня повсюду сразу же узнают, как фальшивую десятку! Нет, я себе этого не могу позволить.
Пан Пароубек говорил это исключительно из вежливости, ибо всем было известно, что он хоть и записной любитель анекдотов и пикантных историй, но сам лично горой стоит за любовь — романтическую и верную.
Волей обстоятельств Франтишек тоже слышал рассказ Птачека, он стоял в ближайшей кулисе, но не придал значения и пропустил его мимо ушей. Без Птачека забот хватает. Близится экзаменационная сессия в институте, в театре полно хлопот с молодежью, первоначальный энтузиазм несколько схлынул (впрочем, у Франтишека тоже), но план мероприятий есть план мероприятий, и его надо выполнять. Кроме того, Франтишека беспокоили Ленкины месячные, которые опасно задержались на целых десять дней. Ленка, правда, считает, что простыла, когда они с Франтишеком возвращались в последний раз из Тишнова. Они долго тщетно голосовали на шоссе и вынуждены были заночевать под открытым небом, к чему Ленка не была привычна. Но Франтишек на сей счет не обольщался. Совесть его была нечиста.