Маана кончила доить, подошла к старику.
— Дети всего на день приехали, пусть побудут дома, завтра поедешь косить.
— Э-э, байбиче, что же им сидеть возле тебя, как цыплятам возле наседки. Пусть настоящим горным воздухом подышат, в траве поваляются.
— А за лисами будем охотиться? — спросил Чоро, взяв ведро из рук бабушки Мааны.
— Как обещал, — кивнул дед.
— Так вы уже сговорились? — покачала головой Маана. — А у меня ничего не готово для вас, не собрано.
— Налей нам полный чанач[6] джармы[7] и дай две сковороды хлеба[8] — этого нам до вечера хватит…
…Лошадь была запряжена, в телегу положили две косы. Взяв у Мааны узелок с нехитрой едой, Кайбылда с детьми выехал со двора. Дробно стучали колеса в утренней тиши, телега катила по деревенскому проулку.
…Старый Кайбылда косил размашисто и широко. Ровно ложилась скошенная зелень. Время от времени старик останавливался, доставал гладкий каменный брусок из потертого кожаного мешочка, висевшего на поясе, затачивал лезвие и снова шел, размашисто и широко орудуя косой.
Медер влюбленно глядел на отца, радуясь его здоровью и силе, он не поспевал за ним, сбивалось дыхание. И Чоро мешал, путался со своим серпом рядом, приходилось за него докашивать.
…Потом, разморенные полуденной жарой, они сидели у журчащего ручейка, пили джарму и ели домашний хлеб, испеченный руками Мааны.
Отсюда, с высоты пригорка, как на ладони была видна зеленая долина. Горы и холмы волнами спускались к аилам. В этой долине их было несколько, цветущих оазисов.
Кайбылда принес в листьях лопуха крупные, зернистые, пепельные, от налета ягоды ежевики. Медер и Чоро набросились на ежевику, ели горстями, измазались.
— Ну, теперь вам попадет от мамы, — сказал улыбаясь Кайбылда. — Торопитесь, словно ежевики никогда не видели. Дикари…
— Не видели, отец. — Медер стал припоминать. — Как в город уехал после школы, с тех пор не ел. А в детстве, помню, в ежевичный бор ходили с друзьями.
— Там теперь Уметкул по весне пасет своих телят. Сколько раз говорил ему: убери ты их, оставь ежевику ребятам. Смеется только, за живот хватается. Не знаю, что тут смешного… А как сладок-то горячий хлеб с ежевикой! А?
Тихо было в долине. И если бы не вихрь-вьюн, раскруживший пыльный столб в поле, то мир вокруг можно было бы сравнить с заколдованным, онемевшим царством.
— Да-а, — вздохнул Кайбылда, — и скоро это все окажется под водой, под искусственным озером. Нам уже сказали в сельсовете, чтобы мы строились в другом месте, повыше. Это все из-за вашего водохранилища.
— А что, на новом месте земля похуже?
— Плохой земли не бывает, сынок. А особенно хороша она там, где прижился. Ведь она от прадедов наших нам досталась. Здесь ее пахали и бороновали, здесь сеяли. Словом., приросли к ней, пустили корни. Вон какие сады, рощи какие. Разве лишь тополю одному все равно, где жить, куда прутик воткнешь, там и вырастет.
Медер слушал отца, не перебивая. В полуденной тишине лениво трещали кузнечики.
— Головой-то я понимаю, что надо, надо переселяться, вода нужна людям и земле нужна, где сухо, там и урожая не жди, но на душе тяжело. Выходит, сынок, ты меня гонишь с дедовской земли…
От этих отцовских слов не по себе стало Медеру.
— Да я не гоню. Может, и не будут вас переселять.
— Речь не только о нас с тобой. Не станут отсюда переселять, в другом месте будут.
Ведь и там есть такие же старики, как я. Подождали бы до нашего великого кочевья, ведь недолго нам, старикам, осталось…
В душе незаметно рождалась щемящая печаль, подкатывала к горлу. Медер грустно и с укоризной взглянул на отца:
— Будет тебе, отец.
— Да ты не беспокойся, сынок. У нас, старых людей, хватит мудрости, чтобы перекочевать. Но ведь и вы должны считаться с нами, с нашей памятью… Здесь жил Манас, в этих горах он похоронен, и, прежде чем начать свою стройку, вам надо было получить благословение стариков.
— Отец, это не входило в наши планы.
— Несмышленыши вы… Все, что есть в природе, имеет свою душу — куст, камень, вода… Иначе, чем объяснить, что с началом вашей стройки заколебались горы?
— Это долгий разговор, отец.
— А я не спешу. Косить уже не будем, а на лис охотиться рано.
— Землетрясения здесь бывали и раньше, они были небольшой силы, их не замечали, — сказал Медер. — По случайному совладению самый сильный толчок пришелся на начало стройки.
— Так мне уже говорили. — Ответ сына, казалось, не удовлетворял старика. — Ну раз уж вы, ученые, людей в космос посылаете, аппараты на Луну отправляете, неужели вам трудно заглянуть себе под ноги? А под ногами Земля-матушка. Этому миру нет конца и края, а Земля у человека одна. Не возгордитесь, не будьте пасынками Земли. Как бы далеко вы ни ушли от нее, вы к ней вернетесь, как блудные дети к родному очагу. Не топчите очаг. Летайте себе на здоровье, а огонь в очаге должен гореть… Ты знаешь, есть легенда. Человека заковали в ледники, а когда вернулись к нему через многие годы — он был жив, не превратился в лед, потому что видел вдалеке огонь, который согревал ему душу. Так-то, сынок.