Я взял слегка дрожащую ладонь матери и приник к ней губами.
ФОТОКАРТОЧКА
Дела земные всегда делаются в спешке. Однажды, как обычно, я завтракал на ходу. А мать, как обычно, уговаривала меня:
— Да садись ты, сынок. Посиди немного.
— Все. Я поехал.
— Погоди, сынок. — Мать посмотрела на меня не так, как обычно, а с какой-то затаенной печалью. — Поговорить надо.
Я поспешно взглянул на часы: надо еще успеть заправить машину, заехать на работу, потом в издательство…
— А что такое?
Мама продолжала смотреть на меня печальными глазами.
— Давай сфотографируемся вместе, — сказала она вдруг.
Я изумился:
— Зачем?
— А вдруг скоро помру.
Она произнесла это таким тоном, будто обронила: «Схожу к соседке». Я не удержался, рассмеялся.
— Да полно вам, мама. — С этими словами я вышел из дома.
Прошло всего две недели… Я просыпаюсь по ночам и думаю: какими же мы бываем черствыми! Разве ж не было у меня времени сфотографироваться? Для всего всегда находилось время. И для работы, и для книг, и для отдыха… Ты что, кинозвезда? Или какая историческая личность? Вон лежит целая пачка фотографий. Самых разных. И где только и с кем только не снимался! Только… Нет у тебя фотографии, где ты снят вместе с матерью!
КНИГА
Сегодня вышла моя новая книга.
Всякий раз, когда у меня выходит книга, самый первый экземпляр я дарю матери с посвящением: «Моему первому учителю — матери!»
В глазах матери, как только она видит книгу, вспыхивает радость, она произносит длинную молитву, целует меня в лоб и каждый раз повторяет одни и те же слова:
— Ты моя опора, сынок…
А затем, словно боясь, что кто-то отнимет у нее книгу, прячет ее под подушку. И я чувствую, что мать больше меня радуется вышедшей книге.
Как-то раз, не вспомню сейчас зачем, я зашел к жившему на краю кишлака нонвою — мастеру, выпекающему лепешки вручную. Гляжу, во дворе на сури — широком деревянном помосте — лежит моя книга. Страницы истрепаны, пожелтели от солнца. Мне стало любопытно, и я взял ее в руки. Увидел свое посвящение: «Моему первому учителю — матери!»
Я пришел домой хмурый и буркнул матери:
— Я ведь не для того дарил вам книгу, чтоб ее читала вся махалля!
Мать виновато улыбнулась.
— Мавлю так просила, не могла отказать. Обещала, как только прочитает, вернуть.
— До Мавлюды она побывала уже не в одних руках, — сказал я сердито.
— Успокойся, сыночек. Я принесу ее.
И правда, в тот же день принесла обратно… Каждый раз, когда у меня выходила книга, мама повторяла одно и то же:
— Ты моя опора, сынок…
Теперь я знаю, что не я был опорой для матери, а она для меня. И опора эта вдруг рухнула.
Сегодня вышла, моя новая книжка. И я посвятил матери не только первый экземпляр, а все шестьдесят тысяч. Только…
ШЕЙХ НАШЕЙ МАХАЛЛИ
Вероятно, когда-то у него было имя. Но только в махалле никто не знает, как его зовут. Все называют его Шейхом.
Говорят, еще во время войны забрела в нашу махаллю одна вдова с мальчишкой лет пяти-шести. Сердобольные люди отвели ей небольшую каморку, прилегавшую к чайхане. Ребенок есть ребенок. Весной он забирался на крышу каморки и пускал бумажного змея. Воздушный змей все выше поднимался в небо, а мальчик все разматывал нитку, пятясь назад, и упал с крыши. На истошные крики несчастной матери сбежались посетители чайханы. Мальчик разбил голову, из нее сочилась кровь. Хаджи-буви тут же смазала рану пеплом кошмы и сажей, к счастью, мальчик поправился. Только стал немножко придурковатым. С тех пор никто не видел, чтобы он плакал. Все время улыбался. При этом кончик языка всегда высовывал изо рта. Может, поэтому иногда в уголках его полных губ скапливалась белая пена, похожая на мыльную пену парикмахеров. После войны мать его умерла, и Шейх остался один. Потом снесли старую чайхану, и от каморки Шейха тоже ничего не осталось. Но его не бросили. Для него все двери были открыты. И у нас он часто жил. Любил подолгу беседовать с моей матерью, а я диву давался, о чем это мать может разговаривать с этим полоумным.
Ни одна свадьба, ни одни поминки не обходились без Шейха. У него были свои обязанности: в первую очередь кипятить самовар.
Зимой и летом мужчины и женщины, собравшиеся на свадьбу ли, на поминки ли, нуждались в помощи Шейха.
— Шейх, четыре чайника! Один зеленый и три черных!
— Шишаш…
Шейх говорил странно: вместо «ж» у него получалось «дз», не мог произнести «с», у него выходило «ш».