— Той! Твоя очередь, сбегай за козой!
— За коровой смотри, Той, за коровой!
— Той! Гляди, баран в картошку полез!
Почему-то Той всегда дежурил чаще нас. Хотя его корова, словно выдрессированная, ни на шаг не отходила от хозяина. Но ведь за скотиной других ребят тоже надо кому-то присматривать! Той утирает нос и молча бежит к огороду. Пока пригонит брыкающегося козла, чей-нибудь бычок, задрав хвост, убежит в джидовую рощу. Наигравшись вдоволь, мы отдыхаем в тени ивы. Джурабаши расстилает на траве отцовскую фронтовую шинель, растягивается на ней и сладко зевает:
— Той, мы устали. Вздремнем немножко. А ты подежурь и присмотри за скотиной.
Той пыхтит, утирает нос, но помалкивает. Однажды он взмолился в сердцах:
— Не зовите меня Той. У меня же имя есть — Тоир.
Наш джурабаши обвел всех нас лукавым взглядом.
— Ладно! — пробасил он. — Но только за это тебе три дня пасти нашу скотину. Если три дня будешь ее пасти хорошо, не будем больше звать тебя Той. Запомни: пасти надо так, чтобы к вечеру вымя у коров было полным. Понял?
Бедный Той целых три дня в поте лица трудился. А мы гоняли мяч в свое удовольствие. На четвертый день джурабаши созвал «собрание».
— Друзья, — сказал он торжественным тоном. — Отныне чтобы никто не звал Тоя Той. Отныне имя ему — Хутик[16]. — И, обращаясь к нему, продолжил: — А будешь таким же молодцом не три дня, а еще годик, то вырастешь и станешь Ишаком.
Мы все держались за животы от хохота. Той, как всегда, вытер нос. Он сидел молча и чертил перед собой землю пальцем.
В игре «чижик» есть одно беспощадное правило: проигравший должен на одном дыхании добежать до условленного места, при этом от него требуется еще и непрерывно жужжать или мычать; не хватит дыхания, перестал мычать или жужжать — скачи на одной ноге. А если споткнешься и коснешься земли другой ногой, то совсем худо. Чижик опять подбрасывается битой, и от того места, где он приземлится, снова придется скакать на одной ноге…
Однажды я заставил Тоя маяться с полверсты. Известное дело, у него не хватило дыхания.
— Скачи! — крикнул я.
Он заскакал на правой ноге. Но больше десяти прыжков сделать не смог. У него текло из носа. Он то и дело утирал его. А ребята заливаются. И больше всех я. Той споткнулся и упал.
— Давай снова!
— Не буду!
— Будешь!
— Не буду! Не буду! — Той внезапно рассвирепел и стал бить кулаками по земле. — Я вас ненавижу! А тебя больше всех!
В шуме я не расслышал, как подошла моя мать. Гляжу, а она стоит возле меня…
— Вставай, сынок, — сказала мать, погладила Тоя по голове. Потом подолом платья вытерла ему нос. — Не плачь, не надо.
Затем жестом отозвала меня в сторону:
— А ну иди сюда.
Я подошел.
— Ты почему заставляешь плакать своего брата? — сказала она возмущенно.
— Какого еще брата?
— А вот его.
— Тоя, что ли? Да какой он мне брат! — ухмыльнулся я.
— Эх ты! Знаешь, что мягкое дерево червь точит. Если слабый, значит, обижать можно?
— А пускай он делает что положено. Чего он маяться не хочет? — закричал я.
— А ты помрешь, да, если он по-твоему не сделает?
Спустя какое-то время после этого Той с родителями переехал в другое место. И мы даже не поинтересовались куда.
Когда умерла мама, Той пришел со своей матерью, тетей Нисо, и после часто заезжал. Буквально через день. Он всегда справлялся: «Может, что надо?»
В тот день я приехал домой и увидел машину Тоя у наших ворот. Той с тетей Нисо сидели на веранде. Поседевшая тетя Нисо поздоровалась, обняла меня за плечи.
— Приснилась мне ваша матушка, — сказала она, глаза ее увлажнились. — Будто ведет она Тоирджана за руку. Вот и пришла справиться, как вы тут живете. — Она на минуту смолкла и продолжала дрожащим голосом: — Какая была славная женщина! А как она любила Тоирджана!..
Тетя Нисо пристально посмотрела мне в глаза и тихо спросила:
— Вы это знали, да?
— Да, она его любила, — ответил я и сразу вспомнил тот случай.
Тетя Нисо снова внимательно поглядела мне в глаза:
— Должно быть, она рассказывала вам?
— О чем?
— Неужто не рассказывала?
— Не пойму, о чем вы? — удивился я.
— Ой, да ведь Тоирджан, можно сказать, братом вам приходится. — Теперь настал черед удивляться тете Нисо. — Как же вы этого не знаете? Тогда вам едва исполнился годик, а Тоирджану было всего чуть больше месяца. Я неожиданно тяжело заболела. О аллах, сколько же у него страданий, которые он придумал для рабов своих. Сорок дней я была на волосок от смерти… Война, голод, помощи ждать неоткуда. За себя-то я не беспокоилась, вот его было жалко, думала, помрет с голоду. Кормить-то его грудью я не могла. Заворачивала в марлю кусочек сала или хлеба и совала ему в рот. И вот как-то зашла ваша матушка и все увидела. Взяла Тоирджана на руки и покормила грудью. После этого в летний зной каждый день по три раза ходила ко мне в Бешкурган. И так целых сорок дней. Одной грудью кормила вас, а другой — Тоирджана. — Нисо-хола[17] всхлипнула. Вытерла влажные глаза кончиком платка. — Какая была женщина! Не знала, как ее отблагодарить! Однажды спросила ее об этом, так она меня отругала. «Что это вы придумали, милая, разве материнское молоко продается? Тот, кто делает кому-то хорошее, а потом ждет от этого выгоды, тот превращает благодеяние в грех», — сказала она… Какая была славная женщина!