— Ах, мама! Не было тебе счастья на свете, мама!
Когда вынесли специальные носилки с телом покойной, накрытым паранджой[34], поднялся невообразимый плач, женщины рыдали в голос, били себя в грудь. Мать с криком бросилась на гроб.
— Ах, мама! Так ты и ушла, не увидев своего единственного сына!
Мужчины подняли на плечи носилки и пошли, мать кинулась вперед, но, сделав пять-шесть шагов, поскользнулась и упала.
— Мама! Мама! — Я склонился над нею и заплакал.
Она не видела и не слышала меня.
— Ах, какое горе! — простонала она.
На всех поминках бабушки Хабибы: на третий день, в день стирки одежды усопшей, на седьмой — мать хлопотала больше всех, успевала столько, что можно было подумать, что у нее шесть ног и восемь рук.
Дедушка Ирман продал корову на двадцатый день после смерти бабушки Хабибы. Из разговоров отца с матерью я понял, что Хайдар Ветер пытался отговорить дедушку Ирмана от этой затеи, но тот настоял на своем. «Что хорошего видела на этом свете моя старуха? — сказал он. — Пусть хоть дух ее увидит то, чего не видела она. А когда вернется Алтмышвай, мы купим другую корову». Его корову за бесценок купил Далавай.
После смерти бабушки Хабибы мать стала каждую неделю стирать и гладить одежду дедушки Ирмана. Каждый четверг она готовила сладкую кашу-халвайтар, сдобрив ее вместо сахара соком сахарной свеклы. Ежедневно она относила касу[35] еды, которую готовила дома, дедушке Ирману. И все повторяла одну и ту же фразу:
— Трудно теперь дедушке, ах, сынок, как же ему трудно.
Однажды отец принес новую весть. Дедушка Ирман решил устроить поминки сорокового дня. Его хотели отговорить и от этой затеи, но дедушка Ирман решительно отверг все советы.
— Поминки сорокового дня — самые главные, в этот день душа усопшей покидает этот бренный мир и переходит в потустороннее царство. Пусть же возрадуется дух моей старухи, — сказал он.
На третий или четвертый день после тех поминок я стал свидетелем странного случая. Был воскресный день, и отец, и братья находились дома. Вдруг во дворе раз-другой тявкнула моя собачка и замолчала. Неожиданно распахнулась дверь. На пороге появился дедушка Ирман в своей обычной долгополой рубашке-яктаке. Вероятно, шел снег, ибо тюбетейка его, обмотанная по краям платком, и плечи были в снегу. Самое удивительное — он был без своей палки, на которую обычно опирался при ходьбе. Когда он переступил порог, я увидел, что он босой. Огромные его ноги были в ссадинах, разодраны в кровь, одна штанина подвернута, на ногах до самой лодыжки налип грязноватый снег. Все мы оцепенели от растерянности.
— Алтмышвай вернулся, — сказал дедушка Ирман, странно улыбаясь. — Вернулся-таки! И старуха моя вернулась. Они вдвоем пошли на кладбище читать молитву усопшим.
На лице матери мелькнула растерянная улыбка, но в ту же минуту она сменилась ужасом. Мать взглянула на отца.
— Вернулся, — снова странно улыбнулся дедушка Ирман. Затем прижал левую руку к груди, а правой стал делать движения, словно перебирал струны дутара.
«Поет птица на дереве, а я гляжу вокруг, и душа моя тоже поет».
Вдруг он замолк. Заметив меня, тихо засмеялся.
— Ах, и вы здесь, чернявенький! Брат ваш Алтмышвай вернулся. Вернулся… — Затем он захохотал во весь голос.
Я никогда не слышал, чтоб он так смеялся. Притопывая израненными ногами, он снова запел:
«Поет птица на дереве, а я гляжу вокруг, и душа, моя тоже поет».
Мы, словно загипнотизированные, не дыша смотрели на него. Дедушка Ирман плясал долго. Грязь и снег, налипшие на его ноги, стаяли, разбрызгались по циновке. Наплясавшись, он сел на корточки и, смотря в угол, где обычно стоит наша обувь, прочитал молитву, провел руками по лицу.
— Аминь! Чтобы и на этом, и на том свете не знали войны. Аллаху акбар!
Назавтра его увезли в больницу. Сопровождали старика отец и Хайдар Ветер. Как рассказал отец, дедушка Ирман у входа в больницу сел на землю, спросил, в какой стороне кыбла[36]. Затем, воздев руки к небу, забормотал:
— Аминь! Чтобы и на этом и на том свете не знали войны! Аллаху акбар!
МОЯ ТЕТУШКА АЧА
Мать и дня не могла прожить без людей. Соседские молодухи, старушки из других махаллей часто собирались у нас и вели оживленные беседы. Я всегда удивлялся: и откуда, они находят столько слов?
Почтальонша-татарка, каждое утро приносящая нам газеты, не сразу уходит из нашего дома. Непременно повидает мать.
— Здравствуйте, здоровы ли? — спрашивает она со своим татарским акцентом и тут же принимается изливать ей свои горести. — Ушел, сволиш! К любовнице ушел.