Мать всякий раз успокаивает ее.
— Потерпите, доченька, потерпите. Муж у вас совсем не плохой.
— На развод подам! Добьюсь, чтоб алименты платил!
— Не говорите так, милая, не делайте ребенка своего сиротой при живом отце.
— Э, будь что будет! В суд на него, паразита, подам!
Мать говорит ей с уверенностью в голосе:
— Не торопитесь, милая. Муж вас все равно любит. Чует мое сердце. Не сегодня завтра все у вас наладится.
Вслед за почтальоншей заходит соседка — хромая старушка.
— Верно говорят, свой есть свой, а чужой есть чужой, — говорит она, чуть не плача. — Сколько раз говорила я Рахматулле своему, женись на дядиной дочери. Так нет, не послушался. А что из этого вышло? Уперся: мол, убейте меня лучше, а все равно на ней не женюсь, на кляче этой… Да, как только женятся, так мать сразу и не нужна. Сын мой не успел жениться, так сразу и переменился…
— Не обижайтесь на него, дорогая, — ласково утешает ее мать. — Невестка ваша очень хорошая женщина, недавно встретилась с ней на улице. Она вас так нахваливала, так нахваливала…
— Вай, да нарочно это она, чтоб у нее язык отсох. Не знаете вы, какой у нее колючий язык!
— Все будет хорошо, — говорит мать с какой-то внутренней убежденностью. — Вот увидите. Сноха ваша считает вас второй матерью. Чует мое сердце…
Сердце у моей матери на редкость «чующее», оно всегда предсказывает только хорошее.
Каждый раз, когда я слышу подобные разговоры, я вспоминаю случай из своего детства.
Был конец войны. То, что тогда не умещалось в моем ребяческом сознании, я понял много позже: война закончилась, но в сердцах людей остались незаживающие рубцы. У чьих-то ворот играл карнай[37], а у кого-то был траур, слышалось оплакивание погибшего.
Как-то мой старший брат с криком вбежал в ворота:
— Мама! Цыганка идет, цыганка!
Я остолбенел. О цыганах мы наслышались таких страшных рассказов, что при одном упоминании о них пытались спрятаться, как мыши в нору. Говорили, будто цыгане упрятывали играющих на улице детей в мешок. А если дома не было взрослых, то они душили детей и, обчистив дом, исчезали.
Вслед за старшим братом, словцо она гналась за ним, вбежала во двор смуглая-пресмуглая цыганка. Поверх длинного грязного платья на ней была безрукавка, на плече хурджун — переметная сума с бахромой, в волосах — монеты, на ногах старые красные сапожки… В ужасе я прижался к матери. Отца-то дома нет, что же мы будем делать? Лежавшая в углу двора наша маленькая собачка, яростно лая, бросилась на цыганку. Цыганка на секунду остановилась и пригрозила своей кривой палкой. Я с испугом взглянул на мать: что же она медлит, пусть поскорее прогонит незваную гостью!
А мать пристально поглядела на цыганку, и вдруг лицо ее прояснилось.
— Ой, да ведь это Ача-хола! — сказала она, обрадовавшись так, будто увидела сестру родную. — Добро пожаловать, милая.
Она хотела было подойти к цыганке, но я схватил ее за руку и потянул назад.
— Не ходите! — выдавил я сквозь слезы.
— Не бойся, дурачок, это же тетушка Ача! — Мама сбежала с айвана во двор и, обнявшись, поздоровалась с цыганкой.
А наша собачонка все продолжала лаять и носилась вокруг цыганки.
— Пойдемте, ну пойдемте же в дом, — сказала мама, направляясь к айвану.
— По мне, так лучше здесь!
Цыганка скинула хурджун на землю, поставила его под тенью миндаля и уселась на него. Разгоряченная быстрой ходьбой, она стала, обмахиваться, как веером, воротом своего длинного платья, на шее ее мелькнули бусы в два ряда. Увидев в ее ушах золотые серьги, я почему-то подумал: «Наверное, украла». И еще больше испугался. Сейчас начнется. Как говорили мои старшие братья, сейчас начнет гадать, заговорит-заговорит, а потом всех передушит.
— Ма-а-ма! — закричал я.
Цыганка даже не взглянула на меня. Широко раскинула в молитвенном жесте свои смуглые руки.
— Аминь! Дай бог, чтобы в этой семье были только свадьбы. О аллах, покарай всех врагов этого очага!
Мать тоже опустилась на колени и повторяла за ней молитву.
Вероятно, мой старший брат оповестил соседей, и через несколько минут к нам пришла Хаджи-буви и молодая женщина Хайри-апа[38], которая жила через три дома от нас.
— В доме твоем враг, — сказала цыганка нараспев. — Вра-аг!
Меня снова обуял страх. Но мать почему-то оставалась спокойной.
— Что здесь врагу-то делать, тетушка, — сказала она тихо. — О брате своем тревожусь я. Все думаю о нем и мучаюсь по ночам. Все возвращаются, а брата моего бедного нет и нет.