— Поедешь, сынок, обязательно поедешь.
Мама потихоньку начинает дремать. А я продолжаю мечтать в полутьме, уставившись в потолок. И в мечтах своих то оказываюсь в больших городах, то плыву по рекам. Тихо поскрипывает колыбель. Братишка заплакал. Мама тут же просыпается. Принимается тихонько качать колыбель и петь песню. Мама поет колыбельную братишке, но быстрее убаюкивает меня…
Правда подобна воздуху. Вы дышите воздухом, но не замечаете его. Только теперь я понял: в тех двух легендах, которые так часто рассказывала мне в детстве мать, заложена, оказывается, простая, как жизнь, и глубокая, как жизнь, правда.
ВЯЗАНЫЕ НОСКИ
Каждый год, когда езжу отдыхать, привожу матери вязаные носки. На Кавказе их полным-полно. Называют их то «джуба», то «джураби». Мать радуется от души, будто я привез ей бог весть какую драгоценность, и читает длинную молитву. Хвалится соседкам, какой у нее внимательный и заботливый сын. Ноги у нее больные. В холодную погоду опухают, болят.
Когда соседи спрашивают ее о здоровье, она успокаивает и их, и себя.
— Э, старею, милые.
Но здесь виновата не только старость. Другие этого не знают, а я знаю. Отлично знаю.
В детстве я переболел многими болезнями: корью, коклюшем, малярией… Поэтому на кухне у нас всегда висела на гвоздях всякая всячина: от вороньих перьев до цветов с этаким странным названием — петушиный гребень. Особенно часто у меня болело горло. Как только промочу ноги, так начинается ангина. До сих пор не могу понять, какая связь между ногами и горлом.
Не помню, сколько мне тогда было лет. Помню только, что был очень маленьким и стояла зима. Мы с братьями отчаянно катались на ногах по блестящим ледяным дорожкам. Я весь взмок. Захотелось пить, и я съел снег. А вечером у меня поднялась температура, открылся кашель. Пробовали полоскать горло квасцами, не помогло, дали выпить отвар сушеного урюка, бесполезно… Началось удушье. Боли особой я не чувствовал, но дышал с трудом. Смутно помню, что терял сознание. В ушах до сих пор стоят причитания матери:
— Ой, что же делать! Ой, сыночек мой умирает!
Она поспешно завернула меня в одеяло и понесла куда-то. Валил снег, но на лицо мне не попадал. Я ощущал на лице горячее дыхание матери, она шла спотыкаясь, тяжело дыша.
Она внесла меня в какой-то тускло освещенный дом. У меня снова потемнело в глазах. А мама все причитала:
— Умирает! Сыночек мой умирает!
— Не отчаивайтесь, Пошша, бог дал болезнь, даст и лекарство.
Я смутно догадался, что это был голос Хаджи-буви.
Хаджи-буви положила, меня навзничь, головой к себе на колени. Сунула мне в рот палец, обмотанный марлей. Сердце у меня чуть не выскочило из груди, я забился, заплакал, но вырваться из рук Хаджи-буви не смог. Я так и не понял, что она сделала с моим горлом, но мне вдруг сразу полегчало. Открываю глаза, а Хаджи-буви улыбается.
— Ну как, лучше? — спросила она, гладя меня по голове.
Затем надо мной склонилась мать. Она все еще всхлипывала, волосы ее были растрепаны, лицо серое.
Через некоторое время я сел и протянул ноги к сандалу. Хаджи-буви заставила меня выпить какую-то горькую жидкость. Затем посмотрела на мать и воскликнула:
— Ой, вай, Пошша-а-а! Что же вы наделали, пропадете ведь!
Мама недоумевающе смотрела то на меня, то на Хаджи-буви.
— Без ног ведь останетесь! — сказала Хаджи-буви, качая головой. — Как же вы пришли в таком виде?
Только тут я увидел калоши мамы, которые стояли у порога. Они были полны снега.
— Вы же пришли считай что босиком, — продолжала возмущаться Хаджи-буви. — Надо немедленно смазать ноги мазью, есть у меня такая, из вороньих мозгов, иначе хромать вам всю жизнь.
Мать посмотрела наконец на свои ноги. Они были красные, точно ошпаренные кипятком.
— Но они не замерзли, — сказала она тихо. — Наоборот, горят. В снегу разогрелись.
Хаджи-буви попробовала растереть ей одну ногу.
— Чувствуете?
— Что? — спросила мама, глядя на меня, а не на ногу.
— Боль чувствуете?
Мама молча покачала, головой и заплакала.
…На другой день она слегла. Болела долго. Лекарство Хаджи-буви не очень помогало. В конце концов мать поправилась, но в холодную погоду ноги у нее опухали и болели.
Каждый год, когда я езжу отдыхать, привожу маме вязаные носки. А она, словно стала обладательницей чего-то драгоценного, читает долгую молитву, тут же показывает обнову соседям, хвалится, какой у нее любящий сын. И перед моими глазами сразу встает та страшная ночь, когда валил снег, и вспоминаются красные, как сырое мясо, ноги матери, и я молча ухожу из дома.