Через некоторое время моя старшая сестра и братья собрались за столом. Каждому досталось не больше чем пол-ложки толокна. Потом пришел отец. Мама принесла из кухни целый ляган[11] пареной свеклы. Свекла — тоже ничего, только надоедает, если есть ее каждый день. Все-таки это не хлеб.
— А толокна сегодня нет? — спросил отец, с трудом глотая горячую свеклу.
С затаенным страхом я взглянул на маму.
— Было, — сказала она тихо.
— Не осталось, что ли?
— Ступка нечаянно перевернулась, — ответила мама виновато.
— Что? — Отец застыл с куском свеклы в руке и недовольно посмотрел на мать.
— Просыпалось, — сказала мама, опустив голову.
— Проклятье! — выругался отец тихо. — Взрослая женщина, а хуже маленькой… Гляди, как бы хлеб не ослепил тебя! — Он резко поднялся, спрыгнул с супы и быстро вышел на улицу.
Я перевел глаза на маму. Она сидела все так же, не поднимая головы, в глазах ее застыло страдание.
ПЛАЧ РЕБЕНКА
Я редко видел, чтобы мама гневалась. Но однажды она рассердилась не на шутку. Мы ехали навестить мою старшую сестру. Когда мы свернули в узенькую улочку, то услышали плач ребенка. На обочине катался по земле мальчонка лет трех и ревмя ревел, белая рубашонка и штанишки были перепачканы землей.
— Останови машину, сынок, — сказала мама, глядя в ту сторону подслеповатыми глазами.
— Что-нибудь случилось?
— Останови же, — повторила мама, улыбнувшись.
Чуточку поколебавшись, я остановил машину.
Мама, кряхтя, открыла дверцу и вышла из машины. Потерла свои затекшие ноги и, прихрамывая, пошла назад, туда, где валялся мальчонка. Я невольно последовал за ней. Упрямец все еще катался по земле и орал при этом как резаный. Только теперь я заметил молодую женщину, склонившуюся над ребенком: она сама готова была расплакаться.
— Совсем сдурел, — сказала женщина, чуть не плача. — Купи, говорит, мороженое. Купила, а он вон что вытворяет.
Мальчонка по-прежнему ревел во весь голос и издевался:
— Гаячее маёжено! Гаячее маёжено пиниси!
— Да где я найду такое? — Видимо, терпение у женщины лопнуло, и она рывком подняла малыша с земли. И шлепнула его пару раз.
— Ой, доченька, ведь он же ребенок, ребенок! — сказала мать, подступая к чирикающей, словно воробьиха, молодой женщине. — Иди ко мне, мой хороший, — сказала она, прижимая мальчонку к себе. — Иди, я куплю тебе горячее мороженое.
Мальчонка плакать не перестал. Но уже не топал ногами, как прежде. Холодное «маёжено», которое привело его в такую ярость, растаяло и пятном расползлось на его белой рубашонке, он с головы до ног был перепачкан дорожной грязью.
— А ты чего стоишь? — обратилась мать вдруг ко мне. — Или ты тоже дитя малое? Подкати сюда машину. Сейчас поедем далеко-далеко.
Честно признаться, мне совсем не хотелось сажать мальчишку в машину в таком виде. У меня были новые поролоновые чехлы. А теперь он все перепачкает. Но что поделаешь, подогнал я машину, а сам чувствую, что становлюсь мрачнее тучи.
Мать разъясняла сидевшей рядом с ней женщине:
— Так у вас сынок капризным вырастет, доченька. Надо научиться отвлекать его.
Мальчик перестал плакать, но все еще всхлипывал.
— Куда вы направлялись, милая? — спросила мама, чтобы как-то отвлечь молодую, неопытную мать.
Мне, честно говоря, в этот момент не было никакого дела до того, куда направлялась эта женщина со своим капризным чадом. Я с ужасом отметил, сколько грязи налипло на мои новые чехлы. Женщина, видимо, почувствовала мое состояние, смутилась и поспешила остановить машину.
— Вот мы и приехали. Спасибо. Здесь мы сядем на троллейбус. — Она взяла на руки успокоившегося мальчонку и торопливо вышла из машины. — Большое вам спасибо!
— Странная вы, — сказал я матери, не в силах скрыть досаду. — Ну зачем вы лезете не в свое дело?
— Как это не в свое дело?
— Чужой ребенок… Ну, плачет, а вам-то что? Поплачет и перестанет.
— Почему же это чужой? — неожиданно рассердилась мать. — Разве может быть чужим плачущий ребенок? И не стыдно тебе так говорить? Разве можно не сжалиться над плачущим дитем?
Я промолчал. Но все равно в душе считал, что мать не права. Но теперь я начинаю постигать одну истину: у матерей свой, не понятный нам и не укладывающийся в нашем сознании особый мир.
ИЗМЕНА
Тогда я не ходил еще в школу. В двух верстах от нашей махалли[12] находился детский дом. Ребята постарше поговаривали о том, что там часто показывают кино. Однажды я случайно подслушал, как мои братья шушукались с соседскими ребятами: