— Не хотите ли пива? — спросила она.
— Неплохая мысль.
— Я сбегаю на угол и принесу.
— Да бросьте, незачем. Стакан холодной воды — тоже хорошо.
— Да ерунда, я сбегаю.
Она на минуту ушла в спальню и вернулась в узких шортах. Зад у нее как налитой. Она натянула на себя ярко-оранжевую майку с надписью „Лучше всего на Багамах". Из-под восходящего солнца выпирали крепкие груди.
— Вы бывали на Багамских островах? — спросил я.
— Да. А вы?
— Нет, только в Пуэрто-Рико и на Карибах, — я врал без зазрения совести.
Во-первых, я до смерти боялся летать на самолетах. Даже в армии я напивался в стельку, когда надо было лететь, так, что и не помнил полета. А во-вторых, у меня не было денег, чтобы помышлять об отпуске. Фрэнклин, больно уж ты расхорохорился, чтоб понравиться этой красотке. Внутри у меня все переворачивалось. Если бы я умел молиться, сейчас самый подходящий момент, чтоб попросить вразумить меня, дать сил, твердости и прибавить здравого смысла. О Боже!
— Не боитесь меня одного оставить?
— А вам что, нельзя доверять?
— Что можно, то можно, — только я и сказал.
Зора ушла. Я нашел несколько болтов в своем ящике для инструментов и повесил книжные полки. Раз, два, три. Я перешел к стерео. Отличная система. Да, эта уж не жмется, когда речь идет о музыке. Сразу видно. И знает, что покупать. „Акай". Роскошные колонки! Ишь ты! Когда я наконец выкарабкаюсь из дерьма, куплю вот такую аппаратуру. Я искал нужную станцию по тьюнеру, когда услышал, что она вернулась.
— Неужели вы это собрали? — она очень удивилась.
— Мне это запросто. Я только этим и занимаюсь.
Она открыла мне пиво, я сделал глоток и закурил сигарету.
— А вы не хотите?
— Я не пью, — сказала она.
„Отлично, — подумал я. — А мне спиртное только подавай".
— Может, сейчас расставим книги или потом?
— Потом.
— Лучше разделаться с этим сейчас. Вы же до верхних полок не достанете, а лестницы, похоже, здесь нет. Так что уж лучше сделать это, пока я здесь.
— Хотите, чтобы я вас использовала? — спросила она.
Я едва удержался, чтобы не ухмыльнуться.
— Ну да, подавайте мне книги, а я их буду расставлять.
Черт побери, мне совсем не хотелось уходить отсюда. Мне было уютно здесь с этой женщиной. Потом я заметил, как подозрительно она на меня смотрит, будто знает, что придется расплачиваться, и догадывается, чем. Женщины никак не могут поверить, что мужчина может что-то делать для них просто из расположения; они убеждены, что нам от них что-то обязательно нужно. В общем-то, боюсь, они правы, но я ни о какой расплате не думал. Просто меня разбирало любопытство.
Больше часа мы раскладывали по полкам эти чертовы книги. Я-то думал, что у меня много книг, но она меня за пояс заткнула. У нее были самые разные книги: философия, зарубежная кулинария, медицина, поэзия и беллетристика — не какая-нибудь там макулатура вроде Джекки Коллинз. Это, признаюсь, произвело на меня впечатление. Наконец она передала мне портрет толстой, но очень красивой женщины.
— Кто это? — спросил я.
— Моя мать.
— Она такая же красивая, как и вы. Где она сейчас?
— Она умерла, когда мне было три года.
— Простите. Куда поставить?
— Вот здесь, — сказала она, указав на „Их очи узрели Бога". Эта книга стояла на полке отдельно.
Закончив, мы сели на темно-красный диван. Комната приобретала жилой вид.
— Ну, что теперь? — спросил я. Мне по-прежнему не хотелось уходить. Здесь было так хорошо, что я согласился бы остаться у нее навсегда.
— Что теперь? О чем вы?
— Я хотел спросить, нужно ли что-нибудь еще, раз уж я здесь.
— Все, баста! Я совсем выдохлась. А вы?
— Да нет, что вы. Я привык к работе потрудней.
Раздался телефонный звонок.
Она поднялась с дивана, взяла трубку, а я смотрел, как шевелятся ее полные алые губы.
— Привет, Порция! Ты наконец получила мое сообщение, да? Конечно. Я здесь. Ты в Бруклине? Не могу поверить! Конечно, заезжай. У меня тут повсюду коробки, но зато есть музыка! О'кэй. Приезжай скорей.
„Ах ты, черт побери", — подумал я. Поднявшись с дивана, я собрал инструменты, сложил их в ящик и стоял посреди комнаты, как бездомный пес. К такому я не привык, честно скажу.
— Фрэнклин, — обратилась она ко мне, повесив трубку. — Я очень благодарна вам за помощь. Как только разберусь и наведу здесь порядок, приглашу вас на обед. Идет?
— А вы и готовить умеете?
Она подошла, взяла меня за руку и легонько вытолкала за дверь. Я даже обрадовался, правда. Испытал облегчение. Многие бабы сделали бы все, чтобы удержать меня. Зора, видать, совсем из другого теста. Она вела себя не так, будто сто лет не видала мужчины, и это было что-то новое для меня.
Я вернулся домой, убрал ящик с инструментами и долго смотрел на свой пень. Потом взял одну из стамесок и начал обрабатывать дерево. Оно оказалось мягким, как я и думал. Фрэнклин, старина, неужели ты не слышишь грохот надвигающегося поезда? Но я хочу только раз прикоснуться к ней, только раз! Стружки скручивались, падали на пол. Да, да, только раз. Должно быть, я раз сто прошелся стамеской, так как, придя в себя, утопал в стружках чуть не по колено. Бог мой, я не чувствовал под собой никаких рельсов; мысленно отшвырнув их, я бросился на кровать.
3
— Если у него нет хотя бы двух кредитных карточек, современной машины, квартиры со спальней и диплома об окончании колледжа, пошли его подальше, говорю я тебе, — толку от него не будет. А сколько ему лет?
— Выглядит чуть за тридцать. А что, если у него всего этого нет? Что тогда, Порция? У тебя целая свора таких молодцов, и куда это тебя привело?
— Срываются с крючка, милая, — соврала Порция. Ей звонит столько мужчин, что она боится поднимать трубку. Все люди как люди. С нормальными хобби. А хобби Порции — назначать свидания.
— Послушай, ведь он действительно отличный парень, к тому же чертовски сексуален.
— Другими словами, он метра под два ростом и красавчик. Все это старая песня, — бросила Порция, рухнув на диван.
Глянешь на Порцию — невинная девочка. Она называет это женственностью. Она только упускает из виду, что, когда ходит по улицам Нью-Йорка в своих узких вызывающих платьях с бронзовой заколкой, ее девичьей скромности не заметно. Но с одеждой у нее явный заскок. Она признает только Сакса и Бергдорфа. Что бы она ни надела, ну прямо модель, что вполне понятно при ее оптимальном седьмом размере. То же с ее безупречно чистой и гладкой кожей, которую никогда не увидишь без макияжа. У нее всегда такой вид, будто она собралась на вечеринку.
— Он не наркоман, — заметила я.
— А ты откуда знаешь?
— Он сам сказал.
— А ты и поверила.
— Зачем ему врать?
— Да почти все они готовы нести все, что угодно, лишь бы произвести впечатление, поверь мне, Зора. Нельзя быть такой доверчивой, тебе же не двадцать лет. — Порция встала, подошла к зеркалу и поправила прическу, хотя в этом не было ни малейшей необходимости. Ее стригли под китаянку: сзади острый угол и волосок к волоску, ни один не выбивался.
— Ну, послушай еще, — продолжала я, — часто ли встречается человек, от которого у тебя сердце замирает?
— А чем он занимается?
— Он строитель.
— Строитель? Бог мой! Ты хоть знаешь, что это такое?
— Нет. Просвети меня, мисс Всезнайка.
— Значит, он либо из уголовников, либо ни читать, ни писать не умеет.
— Знаешь, Порция, мне иногда от тебя в щель охота уползти. Вот что, дорогая. Он трудяга. Такое я могу сказать мало о ком из моих знакомых. А это, по-моему, говорит о том, что у него все впереди.
— Впереди — это в будущем, моя хорошая. А мы обсуждаем настоящее.
— Да когда же ты поймешь, наконец, что деньги еще не все.
— Можешь тешить себя этой белибердой, сколько тебе угодно.
— Вот что, Порция. В один прекрасный день я найду свое счастье и любовь без всяких денег.
— И кто же ты после этого?