Было уже слишком поздно, чтобы бежать на поезд и ехать в Бельвю, но я позвонил туда. В палате телефона не было, а когда я спросил у медсестры, как Дарлин себя чувствует, та ответила, что не уполномочена давать информацию по телефону. А спросив о времени посещения, я услышал, что Дарлин никого не хочет видеть.
— Но это ее брат, — возразил я.
— Ей предписано воздерживаться от свиданий. Простите, сэр.
— Ну а когда она выйдет?
— Об этом вам лучше поговорить с лечащим врачом.
— А как его фамилия?
— Минутку, я посмотрю ее карточку.
Плеснув себе капельку, я ждал. Никаких посетителей. Значит, на сей раз у Дарлин все зашло слишком далеко. Вскоре сестра дала мне номер доктора Павловича.
Ну и дела! Завтра позвоню ему и разузнаю, что происходит. Может, сестрицу мою доставили туда в совсем распавшемся состоянии? Черт побери! У меня самого все из рук вон плохо, но черта с два я позволю кому-нибудь довести меня до такого. Дудки! А для Дарлин есть специальное слово — „ранимая". Она слишком ранимая.
К началу „Колеса чудес" я был уже малость тепленький, хотя изо всех сил старался держаться. Но бывает навалится такое — все беды сразу, — и так засосет под ложечкой, что никак не приглушить тоску, если не примешь несколько добрых глотков. Признаюсь, у меня свои проблемы. Что есть, то есть. Но я не алкоголик. Просто сейчас тяжелая полоса.
— Фрэнклин! Ты убрал квартиру!
— И обед тебя ждет, бэби.
Лицо Зоры выразило такое неподдельное изумление и счастье, что я, грешным делом, подумал: может, стоит так делать всегда, от меня не убудет, а все эти трения, глядишь, снимутся. А у нас все уж так сгустилось, что не продохнешь. И до чего же приятно видеть улыбку на ее лице.
Зора подошла, уперлась в меня своим огромным брюхом, обняла и поцеловала в щеку. Ну что мне еще надо!
— Спасибо, — проговорила она, — большущее тебе спасибо!
— Рис малость склеился, а цыпленок, боюсь, не прожарился. Я сам виноват, но он так зарумянился, что я его и вытащил. Так что, если не сможешь его есть, я не обижусь.
— Его же можно минут на двадцать в духовку сунуть, и он дойдет. Это не беда.
— Как день прошел?
— Отлично! Учителя в школе устроили мне сюрприз: надарили уйму детских вещей и кроватку; ты даже не можешь себе представить, сколько всего. Столик с креслицем, которые меняют положение, детские сиденьица, — знаешь, каких это стоит денег?
Я только головой покачал.
— Я тоже не знаю, но очень дорого. И еще всякие трусики, белье, пять коробок памперсов. Ты со мной не зайдешь в школу как-нибудь на днях, чтобы все это отнести домой?
— Конечно. Они просто молодцы.
— Еще бы! Ну, а у тебя как? Вижу, ты был очень занят. Но это так замечательно, поверь, я тронута.
— Да ерунда. Просто я дошел, бэби. Так стало хреново, что и не объяснишь. Я действительно последнее время совсем развалился и прекрасно понимаю, что жить со мной стало невмоготу, но попробую все изменить. Я уже пытаюсь, только пока не спрашивай, как и что. Одно я понял: мне надо как-то менять профессию строителя. Деньги-то там неплохие, но только когда работаешь. А с ребенком и всем прочим мне нужно что-то более надежное. Ты только потерпи еще немного, ладно, бэби?
— Я стараюсь, Фрэнклин. Я только и делаю, что стараюсь.
— Сядь, отдохни.
Я рассказал Зоре про звонок отца. Она удивилась, но не слишком. Мы садились за стол обедать, когда она сообщила мне, что в воскресенье собирается к Клодетт на девичник. Меня это ни капли не задело, тем более что начиналась игра, и я пожелал ей всего лучшего.
На следующее утро Зора отправилась в прачечную-автомат, а я позвонил врачу. За ним ходили целый час, но я не вешал трубку, потому что решил все выяснить.
— Алло, доктор… — я стал читать на клочке бумаги его имя, пытаясь произнести его правильно, но он сам помог мне.
— Павлович.
— Да, да. Я брат Дарлин Свифт, медсестра в клинике сказала, что вы ее лечащий врач, и я хотел бы узнать, что с моей сестрой и скоро ли она выздоровеет.
— Ну пока я могу лишь сказать…
— Я слушаю.
— Она страдает от эмоциональной неуравновешенности, как я бы это назвал, что и послужило причиной временного срыва.
— То есть у нее нервный срыв, вы это имеете в виду?
— Ну, может, все несколько сложнее. Видите ли, дело в том, что у вашей сестры слишком низкая самооценка. Из того что мне удалось узнать, я понял, что она очень давно в подавленном состоянии. Я делаю все возможное, чтобы внушить ей доверие, если она заговорит, станет яснее, как ее лечить.
— Вы психиатр?
— Да.
— Когда, по вашему мнению, она может вернуться домой?
— Довольно скоро, но я бы советовал ей какое-то время не быть в одиночестве. Сегодня утром я разговаривал с вашим отцом, и он согласился приютить ее, пока она не окрепнет и не сумеет сама справляться с трудными ситуациями.
— У нее суицидальные наклонности?
— На этот вопрос я не могу ответить.
— Вы ее колете?
— Ей будут давать антидепрессанты, если вы это имеете в виду.
— Последний вопрос, доктор. Она придет в себя? Я хочу сказать, она не больна психически?
— Нет, не больна. Если она готова лечиться, то есть согласится открыто признать свои трудности и сможет справиться с ними, все образуется.
— Спасибо. Огромное спасибо.
Я стал думать об этом разговоре. Что тут скажешь: хорошо, если Дарлин готова лечиться. И храни ее Бог!
25
Когда я вошла в дом Клодетт, первое, что бросилось мне в глаза — это гирлянды, развешанные повсюду. А потом несколько женщин, половину из которых я даже не знала, выскочили из другой комнаты с криком: „Сюрприз!"
— Клодетт, — сказала я, наконец найдя ее, — не надо было этого делать.
— Слишком долго я пыталась залучить сюда ваше величество, — засмеялась она. — Мы задумали это еще в октябре, детка.
Она представила меня девяти или десяти своим подругам, и оказалось, что они все обо мне знают. Обеденный стол буквально ломился от подарков, а рядом стояла прогулочная коляска. Я глазам не могла поверить. Дом Клодетт выглядел потрясающе; я не была здесь уже целую вечность.
— Зора! — раздался голос у меня за спиной. — Неужели это она?
— Мария! — воскликнула я, обернувшись.
Такое на нее не похоже, но это в самом деле была Мария, и выглядела она великолепно.
— Ну, как у вас дела, мисс Зора?
— Прекрасно. А у тебя-то как? Выглядишь ты во всяком случае отлично.
— Ах, девушка, столько всего произошло с тех пор, как я тебя видела в последний раз. Мне предложили сниматься в кино! Честное слово. И еще я не пью. И не смотри так — это сущая правда. Уже ровно шестьдесят два дня. Могу поклясться. И должна сказать, я никогда так здорово себя не чувствовала. Работа на меня как из рога изобилия сыплется. Вообще, мои скетчи стали гораздо лучше — я и сама не могу поверить. А еще я познакомилась с потрясающими людьми, а с одной я тебя особенно хотела бы свести. Она здесь, со мной. Ее муж продюсер грамзаписей; я ей сказала, что ты пишешь музыку, и ее муж хочет прослушать твои песни. Правда! Да и какие тут могут быть шутки.
— Ты не разыгрываешь меня, Мария?
— Он записывает уйму людей. Подробности потом. Ты мне только вот что скажи: Коламбия Рекордс имеет вес?
— Да перестань!
— Я тут кое-что для младенца принесла, а вот это — твое. — Она сунула руку в сумочку и вытащила конверт. — Все восемь сотен. Спасибо, Зора.
— Ты серьезно, Мария? Неужели ты можешь сейчас отдать такие деньги?
— Я же говорю тебе, Зора, столько всего произошло! И я сама больше всех удивляюсь.
Воистину, не было бы счастья, да несчастье помогло.
— Ну-ка, поди сюда, девонька, — подтолкнула меня на середину комнаты Клодетт. — Дай нам полюбоваться на твой живот. Тут кое у кого есть камера, а то Бог знает когда я еще раз увижу эту девушку в положении.