А почему ты сказала, что принесла мне любовь?
Это и была любовь…
Черта с два это была любовь…
Это была любовь тогда, и это любовь — сейчас…
Сейчас — да. Но не тогда — не в тот день…
Я так хотела быть с тобой тогда…
Да, я верю, что ты хотела быть тогда со мной. Этому я верю.
Она стояла там, на улице, на ветру, рвавшем ее волосы, и ждала его — смотрела на дверь. Она никогда прежде не видела этого дома, он был облезлый, уродливый, он ничего не должен был бы для нее значить, и, однако же, любой человек, который увидел бы, как она стоит, застыв в нерешительности, и смотрит на пустой дверной проем, понял бы, что с этой дверью для нее связано что-то таинственное и не поддающееся объяснению. Элина ждала его. Он был где-то там, внутри дома, он намеренно не выходил к ней. Нет, — кричал он где-то далеко, так что она не могла его — услышать, — нет, отпусти меня, не надо… Но она это уже сделала. Вполне спокойная, несмотря на знакомый вкус паники, она стояла застыв, не шевелясь, и знала — даже прежде, чем он появился, — какой у него будет вид после того, как он столько времени воздерживался от встреч с нею, упорно, отчаянно, — как он выскочит из двери старого дома, теперь уже торопливо, торопящийся человек, неуемный, нетерпеливый, каким всегда был Джек, точно что-то толкало его вперед. Элина понимала его — она сама была такой же много лет, казалось, много веков тому назад, когда пролезала под проволокой, которую кто-то придерживал, сама не зная, зачем она это делает, но зная только, что сделает, что должна сделать.
Но почему ты такой упрямый, такой напуганный!
Когда он появился, как она и представляла себе, — темноволосый мужчина тридцати с лишним лет, отчаянно спешащий, — она не ожидала, что оба они удивленно и обрадованно вдруг улыбнутся. Они улыбались, словно видели друг друга впервые, взгляды их говорили о подлинном сродстве душ, об одержанной победе, и в эту минуту оба забыли обо всем остальном.
Ты обо всем забыл?
Почти обо всем.