Элина медленно кивнула.
— Когда я была твоих лет, я ни от кого не зависела. Ни от других людей, ни от того, что другие обо мне думали. Мне было наплевать на всех. У меня не было друзей, и я в них не нуждалась. Я никогда тебе об этом не рассказывала, но я уехала из дома, когда мне было тринадцать лет, и первую работу получила в тринадцать лет, я сама платила за свою комнату — и за стол — только чтоб избавиться от родительской опеки… Они были люди вполне ничего, я любила их, но мне хотелось быть независимой. Сворачивай направо, душенька, здесь мы уже были… Нам нужен кофе, растворимый кофе? Тогда — туда.
— Да, — сказала Элина.
Она надеялась, что теперь мать будет говорить о себе. Ардис случалось упоминать о своем детстве, отрочестве, замужестве. Но всегда только к слову, в качестве примера; если же она замечала, что Элина заинтересовалась, то резко меняла тему.
— Ах, да, еще хлеб низкой калорийности, — сказала Ардис, щелкнув пальцами. Она вечно сидела на диете. Элина отправилась назад — брать хлеб, а когда она вернулась, Ардис уже прошла вперед с тележкой, что-то напевая себе под нос. — А вот тебе, душенька, — повернулась она к Элине и с улыбкой оглядела ее, — нужно немного прибавить в весе. В общем-то публика не ценит стройность… Мужчины худых не любят.
Элина кивнула.
— Ты же теперь больше не позируешь — в жизни приходится идти на определенные компромиссы.
По пути домой Ардис вдруг сказала: — Давай купим тебе новое платье — к субботе.
Напевая, она подрулила к «Саксу». Элина радовалась, что мать в таком хорошем настроении. Элина померила несколько платьев, и Ардис выбрала ей платье, трикотажное в синюю и белую полоску, с обтягивающим лифом и широкой юбкой, — у Элины еще не было такого. Материя была очень хорошая, очень дорогая. Платье было очень взрослое, даже немного вызывающее, и нисколько не походило на те, что Ардис выбирала для нее в прошлом.
Ардис стояла позади Элины перед трехстворчатым зеркалом и, оттянув ей назад волосы, попыталась сделать что-то вроде высокой прически, — она так долго изучала внешность дочери, что Элина даже застеснялась. Она чувствовала, что продавщица смотрит на них.
— Что-нибудь не так, мама? — явно волнуясь, спросила Элина.
А сердце у нее билось медленно, ровно. Никакого страха. Никакой опасности. Она видела в зеркале глаза матери, что-то прикидывавшей в уме, и повторяла про себя: «Белое — черное. Белое — черное. Белое».
Ардис не обратила на ее вопрос внимания, она наконец выпустила волосы Элины и положила руки ей на плечи — сверкающие ногти легли на полосатое платье; она приблизила лицо к лицу Элины. Элина понимала, что мать оценивает ее, но не как личность.
Как личности опасность ей не грозила.
— Прекрасно, — сказала Ардис.
В субботу вечером Сэйдофф повез их в клуб на своем новом «кадиллаке», который он только накануне взял в магазине, он был очень доволен машиной и находился в отличном состоянии духа; то и дело улыбался, обнажая розовые подновленные десны.
— Твоя мама, — сказал он Элине, — говорит, что ты хорошо учишься — через несколько месяцев уже кончаешь школу! Как летит время!
— Да, — сказала Элина. Она сидела между Сэйдоффом и матерью.
— А как тебе нравится Детройт? Как здесь у нас школы по сравнению с нью-йоркскими? — спросил Сэйдофф. Элина обратила внимание на его кольца, он носил их на безымянных пальцах обеих рук: на одной большое кольцо с печаткой, а на другой массивное золотое, с геммой. — Как здесь интеграция — далеко продвинулась?
— Да, — сказала Элина.
— Ну, я лично верю в будущее этого города, — весело заметил Сэйдофф. — Я верю в интеграцию, в самый ее принцип. Это в духе демократии. А в твоей школе много негритят? Ты ведь не против этого?
— Нет, — сказала Элина.
— Уверен, что ты ждешь не дождешься, когда кончишь школу, а? Или нет?..
Элина молчала. Ардис рассмеялась и сказала: — Элина любит школу, она очень хорошо учится. Я думаю, это немного тешит ее честолюбие, верно, душенька? И я ее не виню. Ведь это очень легкая жизнь — когда учишься… но так жить все время нельзя: мир — это не детский сад.
Сэйдофф хмыкнул. Но тотчас снова стал серьезным.
— Она же совсем еще ребенок. Она не может быть предоставлена самой себе.
— Скорее всего не может, — задумчиво произнесла Ардис.