Тут мой взгляд упал на их кровать, я представил, как Борька любит здесь свою жену, представил и чуть не задохнулся от ревности, скрипнул зубами.
«Что с тобой?» — спросили ее глаза.
И я не отвел своих.
С минуту смотрели мы друг на друга и внезапно оба покраснели.
— Черт знает что такое... — сказала она одними губами. — Нельзя же так…
— Нельзя... — согласился я.
И мы еще ближе подвинулись друг к другу от сознания, что думаем, чувствуем одно и то же.
И стало так: еще один шаг, еще мгновение, и рухнут все преграды, все устои, все условности рухнут. Все во мне умоляло: сделай шаг, всего один шаг, ведь мы, твои губы, руки, сердце, — мы так истосковались по ней, по единственной, мы так ее ждали... Сделай шаг...
— Черт знает что такое, — повторила она бледными губами.
— Невероятно... — отозвался я тоже почти беззвучно.
Я лихорадочно искал в голове какие-то воспоминания, какие-то доказательства нашей с Борькой дружбы. Я заставлял себя — вспомни хотя бы Чертово ущелье, вспомни, как мы были на пределе сил, на краю отчаяния. Другие наши товарищи уже выдохлись, пообморозились, кончалась еда. Мы третий день блуждали, пытаясь найти перевал; и не находили его. И тогда мы с Борькой пошли в ночь, во вьюгу, в чертову карусель ветра, снега и тьмы. Мы пошли в каменную щель, где, казалось, сам сатана справлял свою пляску. Надо было найти перевал, иначе всем нам будет крышка...
Я заставлял себя все это вспомнить...
«Да зачем тебе вспоминать, зачем? — кричали во мне моя боль, мое одиночество. — Почему из-за каких-то там воспоминаний я должен уйти? Ведь я люблю, люблю ее и она меня, кажется, тоже. И вот уйти... Сделай же шаг, решись...»
Я поднялся со стула, на котором прожил целую жизнь. Прошел к вешалке, косо натянул на себя план.
И не она. Не я. Мы! Сделали по полшага... Поцеловались. Как же иначе? — все-таки день рождения... Дружеский, так сказать, поцелуй...
Но не было на свете с тех пор, как существует человечество, поцелуя мучительнее, горячее, горше.
Стон издали земля, камни, реки, воды, травы. Стон.
Огромная беда, как тяжелый груз, опустилась на наши плечи. Мы стояли оглохшие, ослепшие и сутулые под этим грузом.
Из подъезда девятиэтажного дома в светлый уже двор, где дворник сметал мусор, вышел сутулый, лет пятидесяти человек и, чуть покачиваясь, неуверенным шагом больного или пьяного направился вдоль пустынного тротуара.
Это был я.
Неуверенно нащупывал я ногами поверхность земного шара, будто боясь поскользнуться.
Надо было жить. Надо было идти на работу, делать мелкие дела, жевать пищу, читать газеты. Надо было жить...
По совместительству
Наскоро поужинав, Кочергин с вожделением глянул на диван — сейчас бы переодеться во все домашнее, растянуться на диване, расслабить мышцы, погрузиться бы в культурный отдых... День был суетный: шесть часов лабораторных занятий, а потом еще изнурительное заседание кафедры с бесконечными преподавательскими спорами, распрями, болтовней...
Самое бы то — расслабиться на диване и, чувствуя приятное тепло тяжелого желудка, рассеянно скользить глазами по газетным страницам...
А вместо этого беги по морозу в техникум, целый день работай, а теперь вот еще и прирабатывай. Оклад ассистента. На него только холостяку прожить...
Завязывая шнурки на отсыревших за день ботинках и натягивая пальто, Кочергин заставлял себя вспомнить, что читал на прошлом занятии и что должен читать сегодня; выходило, что о копировальных станках... На вопрос беременной и потому заметно подурневшей жены: «Когда придешь?» — он буркнул: «Как всегда... часов в десять». И потащился в техникум.
Там как раз была перемена, в коридорах и на лестничных площадках курила и переговаривалась разношерстная публика, вечерники. «Кто сюда ходит... — думал Кочергин. — Неудачники разного рода. Нормальные люди вовремя кончают школу, вовремя поступают в техникумы и вузы. А это все отсталыши, — думал он. — Кто-то из них занимает, скажем, руководящую должность, а диплома у него нет. Вот и ходит сюда, чтобы получить диплом. Кто-то в свое время валял дурака, не учился, а теперь поумнел, спохватился... А некоторые, может быть, просто от безделья ходят, некуда себя деть по вечерам, вот и ходят... Да мне-то, в конце концов, не все ли равно, кто сюда ходит?..»
Вот с такими мыслями, с таким настроением он и начал лекцию; рассеянно поглядывая на аудиторию, в полном безразличии к тому, слушают его пли нет, пишут конспекты или же ворон ловят.
И все-таки не мог не заметить, что за самым задним столом, у стенки, сидит женщина, а рядом с ней... а рядом с ней девочка лет трех-четырех. «Всей семьей, значит, пришли на занятия, — едко подумал Кочергин. — Скоро натянут здесь веревку и ползунки начнут сушить... Балаган, понимаешь, из занятий сделали!» — все более раздражаясь, думал он.