И сразу же поднялся и начал говорить Трублин. Иначе как же? Трублин с Денисовым друзья — водой не разольешь, оба лыжники, спортсмены, и вполне возможно, что Трублин никогда бы и не заговорил сам, но раз уж Коля заговорил, то тут первое дело поддержать.
— Ну, чё... — сказал Трублин. — Правильно, я считаю, Коля выступил. Хватит, действительно. Если человек не хочет... зачем же заставлять учиться?..
Ну а после Денисова и Трублина подали свой голос и традиционные говоруны-активисты. И накалили атмосферу до того, что собрание если не хором, то вполне единодушно сказало Евстигнееву — довольно! Больше с тобой возиться не желаем!
...Сразу же после собрания Глеб пошел к директору.
— Что вы говорите?.. — не поверил тот.
— Двадцать четыре человека из тридцати выступили, и ни один, заметьте, ни один не высказался в пользу Евстигнеева. Это, доложу я вам, было собрание! Как заседание Конвента! Да вот и протокол...
— Ну, Глеб Устинович... — в голосе директора, мягком, вкрадчивом, на сей раз чувствовалась явная досада. — Вы-то сами где были? Где ваша-то роль как классного руководителя? Это же еще, по сути, дети. Им что взбредет в голову, то и... Надо же было разъяснить, убедить, поговорить с каждым в отдельности...
— Как бы я, интересно, разъяснял и убеждал, если сам твердо уверен, что нужно гнать лоботряса? Честное слово, Петр Максимович, так будет лучше и для пользы дела, и для самого Евстигнеева...
— Ах, вон оно что, — директор внимательно посмотрел на Глеба, и Глеб отчетливо увидел, как в слащавых глазах директора блеснула злость; вялые, бледные руки стиснули тетрадь с протоколом; весь он подался вперед в своем кресле. Однако тотчас же, видимо, взял себя в руки, расслабился, и только голос был изменившийся, хрипловатый:
— Ну тогда, конечно, нечего было ждать другого результата...
— Почитайте протокол, Петр Максимович, — предупреждающим тоном сказал Глеб. — Говорили только ребята, решали только они!
— Да, да, я понимаю... — с видом крайне огорченного и раздосадованного человека, понимающего, однако, безысходность положения, проговорил директор.
И все-таки еще раз разрешили пересдать Евстигнееву злополучные предметы. И опять он провалился. Тогда была создана специальная комиссия для переэкзаменовки, но и в присутствии комиссии он не мог рассчитать профиля фрезы, потому что не знал элементарной геометрии.
Глеб, приглашенный на эту переэкзаменовку, смотрел и слушал, как Евстигнеев порет чушь. И думал Глеб, что теперь-то уж все убеждены в правоте Виноградова, теперь-то уж всем ясно: Евстигнеев — беспросветный Митрофанушка и дни его пребывания в техникуме сочтены.
Однако прошла неделя, а Евстигнеев все еще сидел на своей «камчатке», и лицо его было вызывающе спокойным. Более того, ребята передали Глебу, что Евстигнеев посмеивается над ними. «Ну что, — говорит, — вякали? Орали? Дурачки вы вместе со своим классным!..»
Потеряв всякое терпение, Глеб снова пошел к директору, отыскал его в кабинете у завуча. Оба сидели у стола и ворошили какие-то бумаги.
— Сколько это может продолжаться, Петр Максимович? — спросил Глеб, подходя ближе. — Когда Евстигнеева исключат наконец, скажите мне? В какое положение мы ребят-то ставим! Они выступали на собрании, говорили так, как велит совесть, а он теперь над ними насмехается... Какой мы урок-то ребятам преподносим! Да мы у них на всю жизнь отобьем охоту поступать по совести!..
Директор с завучем переглянулись.
— Виноградовские рассуждения, — заметил завуч, не отрываясь от бумаг.
— Похоже, — согласился директор. И, обращаясь к Глебу, душевным, отеческим голосом стал внушать: — Зря вы, Глеб Устинович, на рожон-то прете, ей-ей, зря. Нельзя же, в самом деле, быть таким прямолинейным, ну как палка... Это, извините меня, наивно и даже глуповато как-то... Ну да ничего. Вот поживете немного... Жизнь, она, брат, со временем в ином свете предстает. Вы поймете, что поступать по своим принципам не всегда возможно. А иногда и не нужно! Никому никакой пользы. Вот и в данном случае...
— Ну, не знаю, — перебил Глеб. — По-моему, лучше уж быть как палка, чем извиваться по-змеиному... Может, конечно, и я когда-нибудь наберусь мудрости, о которой вы говорите, но пока постараюсь постоять за свои убеждения. Я сегодня же, сейчас же напишу обо всем в министерство! Вот что я сделаю.
— Ну, ну, ну! — поерзал на стуле завуч. — Огонь, не человек! Сразу в министерство...
— Дело в том, Глеб Устинович, — поспешно вставил директор, — что вчера Виноградов поставил Евстигнееву тройки по обоим предметам.