В 1815 году, в первый год Реставрации, он кончил лицей, и дядя Анри Ризенер отвел его в мастерскую Герена.
3
В мастерских, где. работает сразу человек тридцать, где каждый мажет, чуть ли не толкая локтем соседа, где неряхи вытирают кисти первой попавшейся тряпкой, где на подоконнике пыльным разнокалиберным рядом составлены склянки с жидкостями янтарных оттенков, словом, в таких мастерских, как мастерская Герена, запах живописи был настоян годами, никогда не выветривался и бодрил, как коньяк.
Делакруа стал к мольберту, в нарукавниках поверх бархатной куртки, худощавый, настороженно изящный, очень чистый и тщательный. В его лице было нечто малайское, очень темные блестящие волосы немного вились.
Поодаль, на постаменте, обтянутом старым холстом, сидела голая женщина. Ее желтоватое плотное тело четко отделялось от темных драпировок стены. Мышцы, объединенные ясным порядком, вся ее могучая поза, волосы, отливающие голубым на свету, руки, красноватые в кисти, бедра, распластанные тяжестью тела, — все это было прекрасно, полно неизъяснимой торжественности, высокопарно, как тронная речь.
Г-н Пьер Герен был, если можно так выразиться, прилежным учителем. Он аккуратно посещал мастерскую, был всегда энергичен, вежлив, говорил только по делу, мастерски правил рисунок, и его советы всегда приносили конкретную пользу.
Некогда имя Пьера Герена гремело. Он прославился картиной «Марк Секст, возвратившийся после изгнания». Марк Секст, надеявшийся обнять свою жену и детей, обнаружил в доме их еще теплые трупы — они закололись, не выдержав нищеты и позора. Отчаяние Марка Секста мастер передал прямолинейно и сильно — публику ему удалось взволновать.
Однако «Марк Секст» оказался его единственным крупным успехом. Слава постепенно поникла; общество заменило ее репутацией. Но ни должность профессора Школы изящных искусств, которую Герену дала Реставрация, ни членство в институте, самое почетное звание, на которое мог рассчитывать французский художник, не заглушили в нем сожалений об утерянной славе и тщательно скрываемой зависти к тем, кто ее поздней приобрел.
Вместе с тем Пьер-Нарцисс Герен отличался тактичностью; как педагог, он был объективен и чрезвычайно терпим. История искусств должна быть ему благодарна за это. Этим, кстати, он напоминал своего старшего коллегу Давида. Безнадежно упрямые в своем личном творчестве, они были снисходительны к ученикам, отклонявшимся от пути, начертанного программой классической школы.
Кто же такие были эти ученики, эти отклонявшиеся, которые в соответствии с какой-то странной закономерностью собрались вместе именно в мастерской Нарцисса Герена, как некогда у Давида собрались последователи Мориса Кэ?
Прежде всего заметим, что мастерская находилась в Латинском квартале, как, впрочем, и Университетская улица, где была квартира Эжена и мадам Вернинак. А Латинский квартал, квартал школяров — самый озорной и независимый из кварталов Парижа. Известно ли вам, что во времена Франсуа Вийона студенты Сорбонны не были даже подсудны обычным судам и именно это обстоятельство спасло Вийона от виселицы?
Латинский квартал волновался, когда еще не было никаких поводов для волнения, и знал о случившемся, когда оно еще только должно было случиться. Если бы социолог исследовал Латинский квартал, то он бы установил, что в Латинском квартале на каждый законный брак приходится наибольшее количество не санкционированных никакими законами связей и что эти связи самые бескорыстные, самые чистосердечные, самые поэтичные из всех незаконных связей Парижа.
Каждый, кто только учился в Латинском квартале, даже не жил, приобретал его отпечаток, говорил его языком. Поэтому на первый взгляд все, кто посещал мастерскую Герена, были друг на друга похожи. Но похожи именно потому, что каждый из них совершенно не был на другого похож. Если представить себе толпу, сплошь состоящую из жителей Латинского квартала, то не оказалось бы толпы более пестрой. Бархатные плащи и атласные жилеты, средневековые камзолы протертые на локтях, с въевшейся в них еще в лавке старьевщика пылью, кушаки, которые были бы красными, если бы чаще стирались, элегантные туфли с подошвами тонкими, как паутина, почти совсем без подошв, но все элегантное, все артистичное, все очень броское, все очень талантливое.