– Когда я просила не спускать с неё глаз, то не думала, что ты поймешь это буквально, – сказала я, присаживаясь рядом и вручая ей смузи.
– Она меня завораживает, – проговорила Лесли, не переставая жевать соломинку. – Как возможно совершать столько телодвижений в секунду? Знаешь, я тут размышляла и пришла к выводу, что дело в кровотоке. Дети в два раза ниже взрослых, и кровь быстрее пробегает путь от затылка до пяток. Цикл короче, а значит кровь ребёнка в два раза насыщеннее кислородом по сравнению с кровью взрослого…
– Опять ты про работу! Тебе врач запретил, помнишь?
Для Лесли, как и для меня, утро вторника было редкой возможностью поговорить со взрослым человеком о чём-то общечеловеческом. Но так получалось, что её общечеловеческое мерялось контейнерами и обрастало накладными, а моё как-то фатально закольцовывалось на Кьяриных достижениях в области письма и счёта. За два месяца регулярных сидений на крыше торгового центра мы стали почти подругами, а значит, Лесли вошла в число тех, на чью долю Гийом закупал сувениры.
Я достала из сумочки плоскую коробку с гербом СССР.
– Это тебе. Подарок.
– О, СССР! – воскликнула она, разглядывая коробку. – Чем я заслужила? У меня только в июле день рожденья.
– На память. В этом предмете – вся ты: коммунистический задор предков, кожаный корсет, гладкая металлическая крышечка, наглухо завинчивающая горячительное содержимое.
Лесли улыбнулась и стала похожа на Джейн Фонду. Вынула фляжку из бархатного чехла. Встряхнула. Отвинтила крышечку и принюхалась.
– Виски? С утра?! У меня же гастрит!
Я описала взглядом дугу между фляжкой и смузи.
– Сегодня можно, – и добавила после паузы: – Нас отзывают во Францию.
Лесли уставилась на меня, и изжеванная соломинка выпала из её губ. Не глядя она плеснула виски в бананово-персиковое пюре. Не глядя отхлебнула. Поморщилась, но отхлебнула ещё.
Гийом сообщил новость вчера за ужином. Социалисты принялись выполнять предвыборные обещания и вдохновенно повышали налоги в разных отраслях. Один из них сделал вдруг невозможным дальнейшее развертывание его компании на азиатском рынке. С необычной для французов прыткостью главное бюро позакрывало начатые проекты и призвало экспатов на родину. На прощание с хорошей жизнью нам было отпущено полтора месяца.
Я сражалась с правой щекой Франсуа Олланда, которая никак не желала становиться щёкой Олланда и делала его похожим на Олега Меньшикова, когда в замочной скважине трижды провернулся ключ. Это Джой, маленькая филиппинка, которую муж упорно называл на французский манер «Жоэль», пришла исполнить свою еженедельную миссию – привести нашу квартиру в соответствие со стандартами жилища богатых экспатриантов. Сто квадратных метров бардака, пять мятых рубашек, три часа работы, от четырех до десяти слов в общей сложности.
– Хэллоу, мэдэм! – проворковала она из прихожей, истратив половину их утренней нормы.
– Привет, Джой! – отозвалась я и окинула рабочее место стыдливым взглядом: карандаши, застрявшие между диванными подушками, кофейные круги от чашки и крошки бисквита на полированной поверхности журнального столика, катышки использованного ластика устилают паркет вокруг дивана. Настоящий клондайк для домработницы.
Словно археолог, Джой принялась освобождать замысел дизайнера интерьеров от всего наносного – от брошенных наспех шортов, разбросанных игрушек, забытых по комнатам чашек, раскрытых журналов и панамок посреди прихожей. Квартира хорошела на глазах. И башни картонных коробок, обозначившиеся по углам гостиной, стали видны отчетливей. Джой задумчиво подметала вокруг них по третьему разу.
– Мы уезжаем, Джой. Возвращаемся во Францию.
– О, мэдэм! – грустно протянула она.
Вряд ли она привязывалась к работодателям, но мы были без преувеличения симпатичной семьей и раз в месяц давали ей десять долларов на чай.
– Мы хотели бы сделать тебе небольшой подарок за прекрасную работу.
Я протянула ей конверт.
– О, мэдэм! – прошептала она благодарно.
– И вот ещё что…
Я поманила Джой в коридор и распахнула дверь в спальню, докуда она со своей вселенской метлой еще не добралась. Там царил эпический беспорядок. Кровать была завалена одеждой, пол усыпан носками и туфлями, на дверцах шкафов висели лифчики, на ночниках громоздились широкополые соломенные шляпы.
– Здесь надо прибраться, Джой. Я бы даже сказала, вынести отсюда девять-десять избыточных килограмм текстиля. Справишься?