"Суд общественного мнения"
До тех пор, пока манифестации ограничивались физическим пространством улиц и силовыми отношениями, которые складывались прямо на месте проведения манифестации, столкновения, зачастую весьма жестокие, составляли суть этих акций. Конкретная цель политического контроля над прессой и цензуры состояла в том, чтобы эти акции не выходили за пределы того места, где они разворачивались, чтобы силовая борьба не распространялась дальше этого ограниченного места столкновений и чтобы таким образом манифестирующие группы не смогли передавать информацию о своей борьбе ("популяризировать", как скажут студенты в ноябре 1986 года) никому, кроме тех, кого это непосредственно касается. Одним словом, задача состояла в том, чтобы не дать возникнуть такой специфической политической силе, которая является результатом мобилизации "общественного мнения" (формируя общественное движение в пользу манифестантов), то есть своего рода политической энергии, обуздать которую гораздо сложнее. Ведь, в конечном счете, сами манифестанты стремятся попасть под контроль институтов опросов, которые "регистрируют" реакцию обшественного мнения на мнения, выраженные ими публично, то есть на улице. Поддержка населением манифестирующей группы или "симпатия" (измеряемая опросом), которые может вызвать движение протеста, не зависят от воли участников борьбы. Порой достаточно какого-либо несчастного случая, неловкого высказывания какого-нибудь руководителя, подхваченного и широко разрекламированного СМИ, чтобы произошел переворот во "мнениях", которые до того фиксировались институтами опросов. Привлечение "общественного мнения" на свою сторону дает манифестантам специфический политический капитал, но капитал в высшей степени непрочный. Вот почему, когда более или менее широкомасштабные движения начинают шириться и приобретают непредвиденный размах, то это часто вызывает беспокойство руководителей, опасающихся, как во время азартной игры, что при малейшей ошибке они могут потерять весь тот капитал солидарности и симпатии, который порой накапливался с таким трудом./251/
Например, размах выступлений против "проекта Деваке", который не смогли предвидеть ни политические, ни студенческие лидеры, и страх потерять контроль как над развитием движения, так и над реакциями "мнения", стали причиной закулисных сделок разной степени секретности с тем, чтобы пресечь выступления. Алэн Деваке после 26 ноября прямо заявлял на заседании Национальной ассамблеи, что никто не мог "предсказать, как будет развиваться это движение" ("Мы не видели, куда мы идем"), а что касается анализа ситуации, сделанного его коллегами по правительству на следующий день после первой крупной парижской манифестации 27 ноября, то он, по словам Дэваке, также был очень противоречивым. ("На фоне царящей неуверенности - несколько четких, но взаимоисключающих друг друга соображений"). В своих воспоминаниях он упоминает "сценарий" того, как можно было бы остановить движение, который был разработан и принят Национальной ассамблеей (отозвать проект реформы под предлогом углубленного изучения высказанных в его адрес многочисленных замечаний). Кроме того, перед общенациональной забастовкой 4 декабря состоялись переговоры между министром образования Франции и президентом НССФ-НД,* в ходе которых министр пообещал снять спорные пункты проекта, на что руководитель студенческого профсоюза заявил: "На следующий день после манифестации я проведу референдум... Не беспокойтесь... Этот референдум будет проведен так, что если вы изымаете спорные пункты, проблем не будет... Вот как мы сделаем: я попрошу по радио, чтобы вы приняли делегацию студентов ближе к концу манифестации. Вас же я прошу ответить в среду, что вы согласны принять делегацию после завершения манифестации"**.