— Ого! — вскричалъ Воротилинъ и глупо расхохотался.
— Оставьте, — шепнулъ Саламатовъ, котораго начинало забирать за живое.
— Ты теперь сердишься на Малявскаго, — заговорила все тѣм-же тономъ Зинаида Алексѣевна. — Онъ, кажется, тебя очепь ловко поддѣлъ, и будетъ требовать все чаще и чаще дѣлежа… Вмѣсто того, чтобы съ этимъ помириться, ты надѣлъ на себя маску и очень неискусно. Сначала игралъ въ добродушіе, а сегодня началъ пускать, ни къ селу, ни къ городу, презрительныя фразы.
— Такъ не думаешь-ли ты, — вскричалъ Саламатовъ: — что я боюсь твоего Малявскаго?
— Во-первыхъ, онъ не мой; а во-вторыхъ имѣю честь тебѣ доложить, что ты все больше и больше себя компрометируешь…
— Да что-жь ты ко мнѣ, наконецъ, пристала? Это совсѣмъ не маскарадный разговоръ!…
Саламатовъ отодвинулъ стулъ и такъ неосторожно махнулъ рукой, что уронилъ стаканъ.
— До этого разговора, — окончила Зинаида Алексѣевна: — я могла не вѣрить Малявскому, но теперь вижу, что онъ не лгалъ и что ты только размѣрами утробы твоей крупенъ, а во всемъ остальномъ не только мелокъ, но и просто грязенъ..-.
— Браво! — крикнулъ Воротилинъ.
Саламатовъ что-то тоже заговорилъ, но Зинаида Алексѣевна не хотѣла слушать и пошла по направленію къ библіотекѣ. Она сознавала, что повела себя грубо, но она этой грубостью казнила сама себя. Ей казалось непростительнымъ, какъ могла она такъ увлечься Саламатовымъ, повѣрить его вранью и не различить сразу, что подъ слоемъ лжедобродушія сидѣли въ немъ самые низменные инстинкты не одного обдѣлыванія дѣлъ, но и мелкаго тщеславія.
И личность Малявскаго стала выясняться передъ нею въ пномъ свѣтѣ. Со всей своей черствостью онъ началъ казаться ей единственнымъ человѣкомъ — типомъ, какого ова встрѣчала на своемъ вѣку, выше головой тѣхъ, кто злится на него и считаетъ его мелкимъ, хоть и опаснымъ пройдохой.
Домино толкали ее, мужчины нахально заглядывали подъ маску. Ей стало жарко, усталость клонила ее, а голова была раскалена. Ѣдкое недовольство глодало ее нестерпимо. Ѣхать домой не хотѣлось. Она чего-то искала, на что-то надѣялась.
И вдругъ, въ дверяхъ между двумя высокими домино, увидала оі.а сухощавую фигуру Малявскаго, въ бѣломъ галстухѣ. Она споссбна была броситься къ нему. Не то, чтобы она такъ обрадовалась ему — нѣтъ, по въ немъ увидала она хоть кого-нибудь, стоющаго четверти часа разговора. Ее потянуло начать опять заново свои отношенія, бороться, нападать, защищаться, изучать его хоть за тѣмъ только, чтобъ окончательно бросить.
Малявскаго такъ стиснули съ двухъ сторонъ маски, что подойти къ нему прямо было неловко. Зинаида Алексѣевна остановилась въ амбразурѣ окна и стала пристально смотрѣть на него. Лицо было все то-же: рѣзкое, само довольное, съ выпяченной нижней губой. Ничего не будило оно въ сердцѣ ея; но оно не казалось ^ей банальнымъ.
«Это все-таки человѣкъ, хотя-бы изъ него и вышелъ злодѣи!» подумала Зинаида Алексѣевна.
— Идемъ? — визжала одна изъ масокъ, таща его съ собою.
— Отстаньте! — упирался Малявскій.
— Да тебѣ вѣдь не съ кѣмъ ходить! такъ лучше-же поужинать съ нами.
— Я не хочу ужинать.
— Жидъ! Жалко зелененькую истратить…
— Съ вами жалко.
Говоря грубую фразу, Малявскій усмѣхнулся, перекосивъ ротъ. Зинаиду Алексѣевну покоробило отъ этой усмѣшки; но она была ужасна радо, что Малявскій не соглашается идти ужинать.
— Ну, полно, миленькій, — начала приставать другая маска: — не упрямься, только по пожарской котлеткѣ да одинъ флакончикъ усидимъ.
— Идите съ Богомъ! — отрѣзалъ онъ сухо и скучно, и обернулся.
Глаза его упали на Зинаиду Алексѣевну. Онъ сразу-же узналъ ее.
Она внутренно почувствовала, что вздрогнула. Малявскій почти оттолкнулъ отъ себя обѣихъ масокъ и пошелъ прямо къ амбразурѣ, въ которой Зинаида Алексѣевна держалась, стоя между двумя креслами.
— Здравствуй, — проговорилъ онъ тихо и крадчиво, протягивая ей руку. — Ты одна?
— Одна, — отвѣтила она медленно, боясь, что голосъ ея также дрогнетъ.
— Видѣла Саламатова?
— Видѣла.
— Ужинала съ нимъ?
— Нѣтъ.
— И долго думаешь остаться?
— О, нѣтъ! Мнѣ такъ скучно, такъ скучно!
Слезы заслышались въ этомъ возгласѣ. Она опустилась въ кресло, разбитая усталостью и хандрою.
Онъ тоже сѣлъ и еще разъ протянулъ руку. Когда рука Зинаиды Алексѣевны очутилась въ его рукѣ, онъ наклонилъ голову и тихо выговорилъ: