Алеша очнулся тоже на восьмомъ мѣсяцѣ любовной эпидеміи и набросился было на серьезный студенческій обиходъ жизни, сталъ ходить и въ Сорбону, и въ «Ecole de Droit» и въ «Collège de France», но Фифины не давали покоя. Онъ почувствовалъ, что безъ Николаича онъ пропадетъ и никакъ не направитъ себя на университетскій путь. Тутъ же сталъ онъ получать самыя мрачныя письма отъ Прядильникова, которыя одни были способны вызвать его изъ Парижа. Онъ оборвалъ нить на какой-то Леони, которая клялась ему въ самый день его отъѣзда нанюхаться окиси углерода въ должномъ количествѣ. И эта смертоубійственная угроза не удержала Алешу. Онъ полетѣлъ прямо въ Петербургъ и нашелъ Николаича въ состояніи ужаснаго нравственнаго маразма. Теплое чувство, связывавшее ихъ, сдѣлалось единственнымъ лекар-ствомъ обманутаго инженера. Въ своемъ Алешѣ онъ видѣлъ и ощущалъ, каждую минуту, красивую, даровитую, свѣтлую юность, предающуюся излишествамъ своего возраста съ такимъ оттѣнкомъ нравственнаго изящества, съ такою полнотой органическихъ силъ, что самыя эти излишества дѣлались предметомъ задушевнѣйшихъ разговоровъ и изліяній, вызывали смѣхъ въ нервномъ холерикѣ и помогали ему забывать глодавшаго его червяка. Алеша, врачуя его раны, являлся передъ нимъ блуднымъ сыномъ, прося руководительства и умственной поддержки. Начались занятія вдвоемъ, а съ ними проходила и хандра.