— Ха, ха, ха!… — разразился Саламатовъ: — да вы его глотаете, точно касторовое масло.
— Доброе вино, — заторопился выговорить Прядильниковъ.
— Малиновые духи.
Саламатовъ пропускалъ рюмку послѣ бараньей котлетки, за которою послѣдовали почки въ мадерѣ, маседуанъ изъ легюмовъ и гурьевская каша.
Прядильниковъ только тыкалъ вилкой, а ничего путемъ не ѣлъ.
— Одно мы можемъ сказать, — вскричалъ Са^лама-товъ: — что нигдѣ нельзя такъ поѣсть, какъ на святой Руси! Конечно, Парижъ по этой части первое мѣсто: Филипъ, Биньонъ, Бребанъ, Café Anglais, все это — маги и волшебники по части разныхъ сюпремовъ, въ особенности Филипъ. Тонкость, сервировка и комфортъ превыше всякаго описанія. Вы ему говорите: мнѣ нужно обѣдъ, насъ будетъ человѣкъ семь, восемь. Онъ отвѣчаетъ: прекрасно, я сервирую большой обѣдъ, un grand diner, такъ-сказать по первому разряду; стоитъ это триста франковъ, и для него все равно: будетъ-ли васъ восемь человѣкъ, десять и даже двѣнадцать. Ну, предположите, что васъ десять человѣкъ., Выходитъ по тридцати франковъ на рыло. Ну, что такое тридцать франковъ, какихъ-нибудь десять рублишекъ? Что можно имѣть за эти деньги въ богоспасаемомъ градѣ Петербургѣ? а Филипъ отведетъ подъ васъ три комнаты: столовую со всѣми принадлежностями, салонъ и курильную комнату, un fumoir. Обѣдъ въ шесть сервизовъ, не считая оръ девръ’овъ, лафитъ, бургонское и шампанея. Ну, разумѣется, для русскихъ шампанеи недостаточно; но по остальному верхъ комфорта и шика. И знаютъ они свое дѣло, какъ геніальнѣйшіе артисты. Да вотъ хоть бы тотъ же Маньи. Помню, пригласилъ меня обѣдать одинъ французъ, родомъ изъ Бургундіи, говоритъ мнѣ: «я васъ повезу къ Маньи, гдѣ, какъ парижане увѣряютъ, самое лучшее бургонское». Дорогой онъ разошелся на тотъ сюжетъ, что всѣ вообще парижане въ красномъ винѣ, особенно въ бургонскомъ, ни чорта не смыслятъ. Я ему поддакиваю. Ѣхалъ я въ первый разъ къ этому Маньи. Забираетесь вы въ какую-то трущобу. Ресторанчикъ — въ антресоляхъ, низенькій, духота смертельная. Помѣстились мы въ общей залѣ. Угощалъ меня бургундецъ; они на этотъ счетъ въ родѣ русскихъ, — какъ-разъ вломятся въ амбицію, если вы предложите заплатить за свою часть. Бургундецъ заказываетъ обѣдъ и говоритъ мнѣ: «мы начнемъ съ маленькаго винца, франка въ четыре»; но уговоръ былъ пить одно бургонское…
Саламатовъ остановился, проглотилъ нѣсколько ложекъ гурьевской каши, сладко мигнулъ правымъ глазомъ и повелъ себѣ по животу пухлою ладонью. А въ эту минуту въ головѣ Прядильникова топтался вопросъ: «Зачѣмъ онъ мнѣ все это разсказываетъ?» Глаза его полустыдливо были опущены на тарелку, въ которую онъ тыкалъ десертною ложкой, не поднося ее ко рту.
— А сырку какого прикажете? — спросилъ Саламатовъ, пододвинулся къ столу и толкнулъ его своею тушей: — вотъ въ этомъ я французомъ сдѣлался, люблю побаловаться сыркомъ послѣ сладкаго кушанья. Рекомендую вотъ этотъ стильтонъ. Духъ одинъ чего стоитъ! Наконецъ-то и у насъ начали получать камамберъ. Парижане не даромъ прозвали его царемъ сыровъ. Вотъ онъ, откушайте. Кружочекъ маленькій, а толку въ немъ не мало. Особенная какая-то маслянистая пикантность. Онъ въ какихъ-нибудь пять лѣтъ вытѣснилъ всѣ почти сыры.
— Будто-бы? — наивно спросилъ Прядильниковъ.
— По крайней мѣрѣ, въ Парижѣ. Такъ позвольте мнѣ досказать исторію у Маньи и положить вамъ кусочекъ камамбера. Даютъ намъ прекрасный ресторанный обѣдъ: бискъ, соль норманъ, филе шатобріанъ, чудеснѣйшій горошекъ съ крутонами и пулярдку. Мой бургундецъ подзываетъ къ себѣ гарсона, завѣдующаго погребомъ, sommelier, — у нихъ такіе зеленые фартуки вмѣсто бѣлыхъ, — и спрашиваетъ: «какой у васъ высокій сортъ бургонскаго?» Виночерпій отвѣчаетъ: «у насъ есть шам-бертенъ въ четырнадцать франковъ». Бургундецъ приказалъ подать его и говоритъ мнѣ: «посмотримъ, что это будетъ за шамбертенъ!» Приносятъ бутылку со всевозможными предосторожностями, въ корзиночкѣ. Скажу въ скобкахъ, что только у меня и подаютъ такъ вино во всемъ Петербургѣ. Бутылка — почтеннаго вида. Бургундецъ самъ наливаетъ и мы смакуемъ. Мнѣ вино показалось очень хорошимъ, только развѣ слишкомъ пахучимъ; но бургундецъ разсердился, доказывая, что это болтушка, un vin coupe, а не шамбертенъ! Прикаываетъ онъ попросить самого хозяина, Является господинъ Маньи, какъ у Гоголя говорится, «французъ съ открытою физіономіей», въ бѣломъ галстукѣ, и между ними происходитъ слѣдующій діалогъ: «Неужели, спрашиваетъ бургундецъ, это ваше самое лучшее вино?» — «Нѣтъ, отвѣчаетъ Маньи, не самое лучшее, а самое дорогое», и тутъ-же, какъ на ладонкѣ, выложилъ: въ которомъ году онъ его купилъ въ долѣ съ Бребаномъ и Биньономъ и почему онъ не можетъ пускать бутылку дешевле четырнадцати франковъ. «А если, говоритъ, вамъ угодно знать, какое изъ моихъ бургонскихъ винъ самое высокое, то спросите стараго Кортону. Оно всего восемь франковъ бутылка». Онъ даже облизалъ пальчики. Бургундецъ спрашиваетъ кортону. Кортовъ совершенно уконтентовалъ его. Когда подали счетъ, въ счетѣ бутылка шамбертена не значилась, а она ужь была изгажена. Бургундецъ вламывается въ амбицію и опять приказываетъ позвать Маньи. Французъ съ благородною физіономіей разсыпался въ любезностяхъ, говоря, что онъ безмѣрно счастливъ, видя у себя такихъ знатоковъ, и брать деньги за шамбертенъ рѣшительно отказался. Вотъ они чѣмъ берутъ также, и чего у насъ вы не найдете!..