— Ни копѣйки?
— Да ужь коли такъ живетъ, такъ, значитъ, никакого подспорья не получаетъ. Онъ ей хоть-бы на ребенка-то далъ что-нибудь. Показываетъ она мнѣ его письма. Мерзость-то какая! Надъ ней-же издѣвается. И хоть-бы онъ ужь совсѣмъ ее бросилъ: все-бы на что-нибудь похоже. А то нѣтъ. Пріѣдетъ, вѣдь, надъ ней потѣшаться и свое заполучить, а потомъ ей билетецъ даровой въ клубъ пришлетъ. Я все это слушаю и злость меня разбираетъ; а ей, конечно, не говорю, что знаю ея милаго дружка. Съ тѣхъ поръ мнѣ Воротилпнъ еще больше огадилъ.
— Зачѣмъ-же ты его принимаешь?
— Нуженъ, для разныхъ дѣлъ. Развѣ намъ можно только водиться съ тѣми, кто намъ любъ? Эти ходатаи-то теперь въ полномъ ходу, а все, что въ модѣ, то должно намъ оброкъ платить. Такой Воротилпнъ у меня попрыгаетъ. Я отъ него все добуду, что слѣдуетъ, а онъ отъ меня такъ и отъѣдетъ, ничего не получивши.
— Ты лукавый царедворецъ! — разсмѣялся Карповъ.
— Ахъ, душа моя! Если-бъ не вести такой политики, то всѣ эти прелюбодѣи не знали-бы, куда имъ дѣть свои деньжищи. Да и потомъ злость беретъ. На нихъ нуженъ особый бичъ.
Пара поднялась къ дворцу и вскорѣ вышла изъ саду. Когда она приблизилась къ садику съ широкой полосой дерна, за которымъ виднѣлась терраса, пробило девять.
— Адвокатъ, какъ я думаю, бѣсится, — сказала Авдотья Степановна, подходя къ воротамъ.
— Да неужто ждетъ насъ? — спросилъ Карповъ.
— А ты думалъ какъ-же? Я его и чай заставлю разливать.
Они вошли на дачу, выстроенную въ видѣ готическаго домика. На крыльцѣ ихъ встрѣтилъ Воротилинъ.
— Помилуйте, Авдотья Степановна! — заговорилъ онъ, разставляя широко руки: — какъ-же это можно такъ со мной поступать? Жду четверть часа, полчаса, чай давнымъ-давно готовъ.
— Что-жь за важность? — откликнулась Авдотья Степановна, проходя мимо его.
— Да вѣдь я здѣсь изнываю въ одиночествѣ.
— Перекусили бы чего-нибудь. Иду приказали приготовить?
— Все, все готово, тамъ на террасѣ.
— Ну, я васъ оставлю, господа; пойду перемѣнить туалетъ, а вы покалякайте между собой.
Авдотья Степановна взяла изъ залы налѣво, а Карповъ съ Воротплинымъ вышли на террасу.
Теплый вечеръ съ легкимъ вѣтеркомъ пріятно щекоталъ нервы. Изъ палисадника доносился запахъ майскихъ розъ. Карповъ вдохнулъ въ себя широкую струю воздуха и, обернувшись лицомъ къ Воротилину, сказалъ добродушнымъ тономъ:
— Благораствореніе воздуховъ!
— И обиліе плодовъ земныхъ, — отвѣтилъ Воротилинъ, указывая на столъ съ чайнымъ сервизомъ и разною ѣдой.
— Не хотите-ли вотъ сюда?
Карповъ направился къ скамейкѣ, стоявшей въ глубинѣ маленькой бесѣдки изъ дикаго винограда.
Воротилинъ кивнулъ головой въ знакъ согласія. Они сѣли и оглянули другъ друга.
— Не угодно-ли? — предложилъ Воротилинъ сигару, вынувши ее изъ золотой сигарочницы.
— Некъ плюсъ ультра? — спросилъ Карповъ.
— «Регалія Упманъ». У Фейка беру. По сорока пяти рубликовъ сотенка.
И онъ аккуратно скусилъ кончикъ сигары.
Карповъ искоса глядѣлъ на него и чуть замѣтно улыбался. Онъ, видимо, изучалъ адвоката по всѣмъ подробностямъ.
— Вы другъ дѣтства Авдотьи Степановны? — спросилъ вдругъ Воротилинъ.
— Другъ, — отвѣтилъ кротко Карповъ.
— Стало быть, знаете всю ея судьбу?
— Знаю.
— Замѣчательная особа! Необыкновенныхъ дѣловыхъ способностей. Мы это цѣнимъ лучше другихъ… Я — адвокатъ, — прибавилъ онъ въ поясненіе.
— Весьма пріятно, — проговорилъ Карповъ съ наклоненіемъ головы.
— Вы, можетъ быть, не долюбливаете наше званіе? — спросилъ Воротилинъ, выпуская маленькое кольцо дыма.
— Къ чему такой вопросъ?
— Да нынче стали нашего брата изобличать на всякіе лады. Даже забавно. Такіе моралисты изыскались, доказываютъ, что мы никуда негодный народишка, слишкомъ, видите-ли, хорошо обдѣлываемъ свои дѣла.
— Не дурно-таки обдѣлываете, — проговорилъ Карповъ.
— Да почему-же это, скажите на милость, кънамъ, а не къ другому кому стали заглядывать въ карманы? Развѣ мало въ Россійскомъ государствѣ промышленниковъ, куда почище пасъ?
— Не мало, — откликнулся Карповъ: — но тѣ такъ ужь на себя и смотрятъ.