Ѳедоръ Дмитріевичъ Бенескриптовъ былъ, нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ, псаломщикомъ одной изъ русскихъ посольскихъ церквей. Онъ вышелъ изъ семинаріи съ правомъ на санъ священника, но, не чувствуя никакой склонности къ духовному званію, съ великою радостью взялъ мѣсто заграничнаго дьячка. Первые два года ему жилось очень хорошо. Попалъ онъ въ большой, веселый, привольный городъ. Дѣла почти никакого. Гуляй-себѣ хоть цѣлый день, ѣшь и пей сколько хочешь, завязывай пріятныя знакомства, ходи по увеселительнымъ мѣстамъ и упражняйся на иностранномъ языкѣ. По природѣ умѣренный, Бенескриптовъ, живя въ свое удовольствіе, сводилъ концы съ концами и втянулся-было въ особаго рода бла-годушество, представлявшееся ему самою пріятною, невозмутимою житейскою дорогой. Но къ концу втораго года сталъ его заѣдать червякъ. Началось съ того, что онъ влюбился въ какую-то Леопольдину съ свѣтлыми локонами. Поджидалъ онъ ея прохода черезъ мостъ, два раза въ день, и цѣлый мѣсяцъ не смѣлъ приступить къ ближайшему знакомству. Леопольдина такую закинула удочку въ его сердце, что онъ готовъ былъ и на законный бракъ. Леопольдина немедленно склонилась къ законному браку; но вышла исторія въ видѣ какого-то воина, уже давно удалявшагося съ Леопольдиной «sich amüsiren». Бѣдный псаломщикъ разбилъ свой идеалъ и сталъ читать книжки. Въ это-же время столкнулся онъ съ кое-какими русскими, изъ молодыхъ медиковъ и натуралистовъ. Онъ примкнулъ чрезъ нихъ къ цѣлому кружку, откуда на него пахнуло другимъ воздухомъ. Прежде всего онъ, думавшій, что живетъ «у Христа за пазухой», ощутилъ себя въ унизительномъ положеніи. Ему не только сдѣлалась несносна его зависимость, но и способъ зарабатывать кусокъ хлѣба. Онъ взглянулъ на себя, какъ на тунеядца, получающаго хорошій окладъ за то, что два раза въ недѣлю попоетъ и почитаетъ. Зерно самостоятельности, лежавшее подъ спудомъ въ его натурѣ, начало бродить съ необычайною быстротой. Мечтой его сдѣлалось такое положеніе, гдѣ-бы онъ былъ хозяиномъ дѣла. Выслушивать приказы, быть произволомъ личнаго каприза — сдѣлалось для него каторгой. Въ немъ забродило и развилось также другое зерно: нравственная взыскательность къ себѣ и къ другимъ. Онъ вступилъ въ лихорадочный періодъ честности. И тутъ, конечно, ближайшая обстановка начала мутить его невыносимо. Свою личную жизнь, въ предѣлахъ тихаго труда, знакомствъ, желаній и стремленій, онъ подвергъ самому безпощадному разбору, слѣдилъ за каждымъ своимъ шагомъ и помысломъ и возстановлялъ ежесекундно должное равновѣсіе. Но свои служебныя обязанности не могъ онъ устроить по-своему. Приходилось терпѣть многое не только какъ подчиненному, но и какъ невольному участнику.
Бенескриптовъ мотъ уйти въ другое мѣсто. Измѣнились-бы начальственныя лица, но характеръ жизни остался-бы тотъ-же самый. Продолжалась-бы та-же синекура, то-же сознаніе мелкой подчиненности, тѣ-же невольныя сдѣлки съ разною житейскою пошлостью. Онъ началъ стремиться назадъ въ Россію, хотя и зналъ, что тамъ придется или идти въ священники, чего онъ не хотѣлъ, или превращаться въ искателя какого-нибудь заработка. Чѣмъ больше онъ читалъ, тѣмъ сильнѣе въ немъ разгоралось совершенно новое для него гражданское чувство. Даже воображая себя въ положеніи независимаго человѣка съ вѣрнымъ кускомъ хлѣба, онъ не хотѣлъ оставаться заграницей. Заграничная жизнь получила въ его глазахъ видъ почти непростительнаго барства и дилле-тантства для всѣхъ тѣхъ (и въ томъ числѣ для него), кто не пріѣзжалъ что-нибудь спеціально изучить съ цѣлью дальнѣйшаго служенія своей землѣ.
Какъ-разъ въ это время Ѳедоръ Дмитріевичъ занимался перепиской въ канцеляріи по консульскимъ дѣламъ. Въ канцелярію явилась одна проѣзжая въ Россію, для которой потребовалось гораздо больше всякихъ формальностей. Бенескриптовъ хлопоталъ для пея съ особымъ усердіемъ и въ два-три дня такъ съ ней сошелся, что узналъ ея исторію. Она возвращалась послѣ долгаго житья заграницей, потерявъ мужа, съ двѣнадцатилѣтнею дочерью. Мужъ ея совсѣмъ покинулъ Россію, и она при жизни его обрекла себя на скитаніе по Европѣ. Но, оставшись вдовою, женщина эта стала стремиться въ Россію совершенно такъ, какъ Бенескриптовъ, зная, что тамъ ее ожидаетъ весьма некрасная жизнь. Это стремленіе совершенно разорвало связь между нею и цѣлымъ кружкомъ, который поддерживалъ ее. Она очень многое теряла, уѣзжая, и, при слабомъ здоровьѣ, готовилась на изнурительный трудъ. И все-таки она рѣшилась ѣхать. Жизнь заграницей показалась ей такимъ-же диллетантствомъ, какъ и Бенескрип-тову, если еще не больше. Она видѣла впереди цѣлый рядъ годовъ, наполненныхъ томленіемъ бездѣятельности, мелкою суетой и дрязгами. Начать-же какое-нибудь живое дѣло тутъ-же, на мѣстѣ, было не подъ-силу. Въ Европѣ все такъ обособилось, что пристать къ извѣстной общественной группѣ можно только, пройдя долгую соціальную выучку. Иначе весь свой вѣкъ будешь «съ лѣваго бока припекоіа». Насущный-же хлѣбъ, и въ сферѣ умственнаго труда, и въ поденной работѣ, доставался-бы адски-тяжело. И не за себя одну рвалась она вонъ. Дочь ея подрастала. Оставаясь заграницей, она готовила ей смутную долю, лишала ее всякой почвы подъ ногами, толкала на дорогу безцѣльнаго скитанья…