— Знаешь, что, Alexandre, я вотъ присматриваюсь къ тебѣ не первый годъ и нахожу, что ты себя забиваешь.
— Что ты хочешь этимъ сказать? — спросилъ Александръ Дмитріевичъ выпрямляясь.
Онъ заслышалъ новые звуки.
— Скажи мнѣ откровенно: неужели ты никогда почувствуешь потребности отдаться чему-нибудь, кромѣ твоего суда, бумагъ и засѣданій?
— Къ чему этотъ вопросъ?
— Ахъ, Alexandre! Вѣдь ты здѣсь не предсѣдательствуешь. Вмѣсто прямыхъ отвѣтовъ, ты мнѣ ставишь какіе-то вопросные пункты. Въ эту минуту я нахожусь въ особомъ настроеніи. Оно не даромъ нашло на меня. Я отъ тебя не скрою, Alexandre, что мнѣ хотѣлось бы видѣть въ твоей жизни больше… какъ это тебѣ сказать… больше содержанія….
— Какъ ты стала книжно выражаться, Catherine, — неребилъ ее Александръ Дмитріевичъ, съ короткимъ, непріятнымъ смѣхомъ.
— Я выражаюсь, какъ умѣю. Если бы ты, Alexandre, предавался твоему дѣлу съ полнѣйшимъ abandon, я была бы за тебя довольнѣе; но мнѣ кажется, что ты исполняешь свою обязанность такъ усердно затѣмъ только, чтобы чѣмъ-нибудь набить твою жизнь. Можетъ быть, я ошибаюсь.
— Будто это тебя такъ безпокоитъ? — перебилъ ее опять Александръ Дмитріевичъ все съ тѣмъ же короткимъ смѣхомъ.
— Какіе странные вопросы! Повѣрь мнѣ, что я не нервничаю. Мнѣ захотѣлось въ эту минуту поговорить съ тобой о цѣлой полосѣ жизни. Вѣдь тебѣ самому было бы непріятно, еслибы ты нашелъ недостатокъ искренности.
— Конечно, конечно, — пробормоталъ Александръ Дмитріевичъ.
— Вотъ я тебѣ и говорю всѣ мои недоумѣнія. Задушевно ты не принадлежишь твоему дѣлу.
— Полно, Catherine, это все такія тонкости, которыя я отказываюсь разбирать.
— Вовсе, не тонкости, Alexandre, — вскричала съ живостью Катерина Николаевна. — Эго очень простая и очень серьезная вещь. Для меня она жизненный вопросъ.
— Какъ громко!
— Не говори со мной такимъ тономъ, Alexandre!
— Я, право, не знаю, мой другъ, чего ты отъ меня добиваешься. Ты мнѣ все толкуешь о томъ, что я не удовлетворяюсь своею дѣятельностью… Право, мой другъ, не слѣдуетъ предаваться такому тонкому анализу. Каждаго изъ насъ вставили въ извѣстныя рамки. И воспитаніе, и служба, все привело къ тому, чтобы…
— Надѣть на себя извѣстный мундиръ? — добавила съ горечью Катерина Николаевна.
— Да, извѣстный мундиръ. Какъ же иначе?
— Я въ первый разъ слышу отъ тебя такую фразу.
— Я, Catherine, никогда не заносился въ своей жизни. На что нибудь очень высокое я не считаю себя призваннымъ. Да и гдѣ у насъ такія поприща? У насъ нужно служить, стараясь дѣйствовать, какъ прилично порядочному человѣку.
— Я совсѣмъ не о томъ говорю. Я не упрекаю тебя въ томъ, что ты служишь. Я хочу только выяснить: вполнѣ-.іи поглощаетъ тебя твое дѣло, отдаешься ли ты ему съ полною искренностью, или ты пользуешься имъ, какъ средствомъ уйти какъ-нибудь отъ скуки и пустоты?
— Да кь чему все это, Catherine? Довольно и того, что человѣкъ не мечется по пустому, не волнуется, не тратитъ своихъ силъ даромъ.
— Пѣтъ, этого недовольно!
— Страдать за все человѣчество я опять таки не призванъ. Ты знаешь, какъ я смотрю на своихъ ближнихъ. Что я могу дѣлать въ моемъ званіи, то я и дѣлаю. Сказать, что выше моихъ обязанностей я ничего не нахожу, что онѣ меня страстно увлекаютъ, это была бы фраза; но, право, довольно и того, что я дѣлаю. А затѣмъ у меня есть другой міръ, свое личное довольство.
Говоря это, Александръ Дмитріевичъ поглядѣлъ па-жену и протянулъ ей руку. Она сидѣла съ опущенною-головой и не обратила вниманія на это движеніе.
— Catherine, — продолжалъ онъ, и голосъ его дрогнулъ: — ты не цѣнишь, какъ нужно, семейнаго счастья, ты слишкомъ волнуешься и рвешься къ какимъ-то идеаламъ. Довольно и тихаго уголка, довольно и взаимной симпатіи, которая держится за такое же взаимное уваженіе.
Катерина Николаевна все еще не поднимала головы, лицо ея хранило выраженіе нервной тревоги.
— Не хочу мѣщанскаго счастья.
— Это все твои книжки и разные новые люди. Если ты не можешь обойтись безъ нихъ, я тебѣ, мой другъ, не препятствую, только я, лично, не большой до нихъ охотникъ.
— Что это, — спросила, быстро поднимая голову, Катерина Николаевна: — намекъ?
— Простое заявленіе.
— Ты хотѣлъ этимъ сказать, что не желаешь знакомиться съ тѣмъ, о комъ я тебѣ говорила?
— Особеннаго желанія не имѣю.
— Но если ты будешь бѣгать дѣйствительно свѣжихъ людей, ты совершенно высохнешь и уйдешь въ бездушную дѣльность. Самъ ты не отдашься другимъ интересамъ. Весь твой день проходитъ вдали отъ живой жизни…