— Да скажите мнѣ, батюшка, — прервалъ его Иванъ Ивановичъ: — какъ вы сами-то разумѣете хоть бы того же-Саламатова?
— Какъ я разумѣю? — спросилъ нахмурившись Прядильниковъ.
— Ну, да. Вѣрите-ли вы всѣмъ этимъ господамъ?
— И нахожу, — отвѣтилъ Прядильниковъ: — что надо всѣхъ этихъ людей эксплуатировать.
— Что? Вы ли это говорите? — прервалъ изумленно Борщовъ.
— Да, я.
— Полноте, Петръ Николаевичъ, мнѣ что-то не вѣрится.
— До сихъ поръ, — перебилъ Прядильниковъ: — я былъ очень наивенъ; но теперь я ужь больше не страдаю этою болѣзнью. И не хочу, чтобы наши прожектеры загребали жаръ моими руками. Вотъ вы меня спрашиваете о Саламатовѣ. Какой бы онъ ни былъ, мы его будемъ употреблять въ пользу того дѣла, которому сочувствуемъ.
Борщовъ слушалъ и не могъ воздержаться отъ улыбки, глядя на маленькую фигуру Прядильникова, которая какъ-то особенно выпрямлялась, и на его длинный носъ, придающій всему лицу что-то необыкновенно дисгармоническое.
— Такъ вы ужь насъ, дураковъ, обучите уму-разуму, — обратился къ Прядильникову Иванъ Ивановичъ.
— Радъ служить, радъ служить, — повторялъ Петръ Николаевичъ, подталкивая очки на переносицу.
— Вы въ какихъ же отношеніяхъ находитесь съ Саламатовымъ? — спросилъ его Борщовъ.
— Я ему нуженъ.
— Ну, а Малявскій?
— Мнѣ до него дѣла нѣтъ. Это фолликюлеръ.
Борщовъ разсмѣялся.
— Можетъ строчить съ одинаковою легкостью и за, и противъ, — продолжалъ Прядильниковъ. — Если вы его не задобрите, онъ пуститъ какую-нибудь мерзость, но это не особенно важно. Фактъ тотъ, что вамъ безъ такихъ господъ, какъ все тотъ же статскій генералъ Саламатовъ, обойтись нельзя.
— Чувствую это, чувствую, — выговорилъ со вздохомъ Иванъ Ивановичъ.
— Если вамъ угодно, — продолжалъ Прядильниковъ: — я буду всячески дѣйствовать на Саламатова и не дамъ ему возможности вилять направо и налѣво.
Разговоръ продолжался еще добрыхъ полчаса. Борщовъ окончательно убѣдился въ томъ, что Петръ Николаевичъ не только измѣнилъ свой внѣшній видъ, по и выказывалъ совершенно другое отношеніе къ тому міру, который давалъ пищу его нервной неугомонности. Онъ подмѣтилъ даже черты если не самодовольства, то, по крайней мѣрѣ, какого-то «себѣ на умѣ», совершенно неподходящаго къ складу личности Петра Николаевича.
Земецъ остался тоже въ какомъ-то недоумѣніи. Онъ видѣлъ, что Прядильниковъ знаетъ, какъ дѣйствовать, и даже сочувствуетъ самому дѣлу, по земцу хотѣлось-бы видѣть въ немъ болѣе простоты и опредѣленности въ мнѣніяхъ. Борщовъ не былъ на столько близокъ съ Прядильниковымъ, чтобы вдаваться съ нимъ въ интимныя объясненія. Уходя, онъ спросилъ его, гдѣ Карповъ, и узналъ, что Карповъ уѣхалъ недѣли на двѣ въ Москву.
Какъ-же произошла въ Петрѣ Николаевичѣ и наружная и внутренняя перемѣна?
Алеша познакомилъ его со своимъ Рубенсомъ. Петръ Николаевичъ сначала очень дичился и отплевывался, но къ концу лѣта привыкъ къ веселому обществу Авдотьи Степановны. Огъ нея, какъ ему и предсказывалъ Карповъ, узналъ онъ всевозможныя подробности о Саламатовѣ и разныхъ другихъ «гранъ-фезерахъ». Авдотья Степановна съ юморомъ и безпощаднымъ реализмомъ выложила передъ нимъ, какъ на ладонкѣ, всю подноготную про своего бразильянца и заставила очень скоро смѣяться надъ собственною наивностью.
Петръ Николаевичъ сталъ частенько посѣщать ее, а Карповъ тѣмъ временемъ пропадалъ по цѣлымъ днямъ. Преобразованіе Прядильникова началось съ его внѣшности. Онъ самъ замѣтиль, что нельзя быть такимъ неряхой и посѣщать такую роскошную женщину, какъ Авдотья Степановна. И платье, и бѣлье, и прическа — все это поручило нѣкоторое благообразіе. Авдотья Степановна такъ ловко надъ нимъ подсмѣивалась, что и онъ самъ сталъ подтрунивать надъ комизмомъ своей наружности. Такое-же сильное вліяніе возъимѣла она и на душевный складъ Петра Николаевича. Его болѣзненная нервность значительно поулеглась. Петръ Николаевичъ иначе распредѣлялъ свой день, пересталъ работать по ночамъ, вставалъ рано и занимался безъ лихорадочной поспѣшности. Сознаніе того, что его дѣятельность была, въ сущности, орудіемъ въ рукахъ крупныхъ обработывателей своихъ дѣлъ, уязвило Прядильникова, но не отняло у него энергіи. И опягь-такн, онъ этимъ былъ обязанъ Авдотьѣ Степановнѣ. Она-же внушала ему, что, если-бы онъ хотѣлъ, онъ могъ бы играть видную роль въ мірѣ дѣльцовъ и нажить очень скоро большое состояніе. Петръ Николаевичъ не расходился съ содержателемъ Авдотьи Степановны, но уже совершенію иначе поставилъ себя къ нему. Въ немъ зашевелилось неиспытанное еще имъ чувство личности, сознающей, что пора перестать работать только на другихъ.