«Твой Алеша».
— Что скажете? — спросила Авдотья Степановна, когда Прядильниковъ положилъ письмо на столъ.
— Бѣлены объѣлся! — глухо вскричалъ онъ.
— Ничего не объѣлся; а просто прописываетъ мнѣ чистую отставку.
— Это сдуру!
— Его дѣло. Хоть и за то спасибо, что- не хотѣлъ дольше обманывать. Никто въ своемъ чувствѣ не воленъ. Ему тошно сдѣлалось со мной. Кто-жь виноватъ!
— Разумѣется, онъ.
— Нѣтъ, я. У меня у самой явились всякія лихія болѣсти. И я въ задумчивость начала впадать, вмѣсто того, чтобы жить въ свое удовольствіе. Не во-время втюрилась я въ вашего Алешку, а вотъ это-то и наводитъ сейчасъ уныніе на вашего брата.
— Чего-же ему больше, — бормоталъ Прядильниковъ.
— Сами видите, чего-то другаго захотѣлось, въ законный бракъ, вишь, желаетъ вступить.
— Шутъ онъ гороховой! Кто за него пойдетъ?
— Почему-же и не пойти? Одной мордочкой своей какую угодно невѣсту подцѣпитъ. Кто-жь его знаетъ! Женится, и въ самомъ дѣлѣ станетъ другимъ человѣкомъ.
Одно я вижу: со мной ему утѣхи никакой нѣтъ, а въ законныя супруги я ему не гожусь.
Авдотья Степановна силилась говорить сдержанно, но нервное вздрагиванье голоса показывало, какъ всю ее передергиваетъ. Прядильниковъ сидѣлъ смущенный, отведя отъ нея взглядъ въ сторону. Онъ рѣшительно не зналъ, какой взять тонъ: защищать или обвинять Алешу. Въ немъ самомъ заговорила вдругъ пробудившаяся тревога, смѣсь довольства съ недоумѣніемъ.
— Что-же, — продолжала Авдотья Степановна, откинувшись на подушку. — Съ Богомъ! Ему хочется, чтобы я поступила, какъ умница. Останемся, говоритъ, друзьями. Я и на это согласна. Коли желаетъ, могу ему высватать хорошую невѣсту…
Она крѣпилась, крѣпилась и зарыдала.
Прядильниковъ совершенно растерялся и только издавалъ смутные звуки.
Авдотья Степановна сдержала свои рыданія, утерла слезы, встала съ кушетки, прошлась нѣсколько разъ по кабинету и потомъ присѣла къ Прядильннкову.
— Я ему сегодня нанишу, — сказала она кротко: — онъ будетъ доволенъ.
— Вы, Авдотья Степановна…
Онъ не договорилъ и опять отвернулся.
— Да ужь вы полноте. Вы Алешку любите больше меня, такъ, стало быть, что-же вамъ особенно-то сокрушаться. Я ужь давно готовилась къ такому сюрпризу. На Алешку я смотрю, точно на брата маленькаго, а то и какъ на сына. Ну, женимъ его, коли такъ, и завьемъ горе веревочкой.
— Какое-же горе, — бормоталъ Прядильниковъ. — Онъ этого не стоить.
— Полноте, Петръ Николаичъ. Вѣдь вы должны радоваться про себя. Видите, онъ своимъ умомъ дошелъ до — степенной жизни. Противно ему стало его окаянство. Довольно ужь онъ на своемъ вѣку покурилъ и женскаго пола перепортилъ. Всѣ мы ему осадили. Что-жь, я это понимаю. Ему теперь надобно дѣвушку чистую, ангела во плоти, чтобы она его самого отъ всякаго безобразія отвела однимъ только своимъ видомъ ангельскимъ, чтобы ему никогда и на память не пришли такія грѣшницы, какъ я…
— Вретъ, вретъ! Не способенъ онъ жениться.
— Вретъ или не вретъ, одно то я понимаю, что ему со мною прохлаждаться нежелательно. Я на него злоб-ствовать не стану, да и вы, Николаичъ, ворчите только для видимости. Онъ — наше дитя. А между прочимъ это — самое письмо Алешкино и во мнѣ перемѣну сдѣлало. Сегодняшній день столько на меня разныхъ мыслей нахлынуло. Данте срокъ, и я все это приведу въ порядокъ.
— Успокоитесь, Авдотья Степановна. Онъ не стоитъ того.
Говоря это, Прядильниковъ замѣтно краснѣлъ. Ему самому дѣлался противенъ собственный тонъ. Онъ не находилъ въ эту минуту всегдашняго своего чувства въ Алешѣ.
— Вотъ завтра начну толковать о своихъ дѣлахъ. Напишу нашему чадушкѣ насчетъ любви, поставлю на немъ крестъ, да и сама успокоюсь.