Авдотья Степановна легла на кушетку. Лихорадочное возбужденіе смѣнилось упадкомъ силъ. Петръ Николаевичъ взглядывалъ на нее тревожно и крутилъ усъ. Она закрыла глаза. Прошла пауза въ нѣсколько секундъ.
— За докторомъ не прикажеге-ли? — спросилъ онъ шепотомъ, стыдливо дотрогиваясь до ея руки.
Она раскрыла глаза и улыбнулась.
— Вотъ еще. Вы думаете, я заболѣю? Какъ-бы не такъ. Не таковская. Голова только трещитъ. Завтра пройдетъ. Милый гость, я васъ больше не задерживаю. Завтра… а то такъ подождите, я вамъ записочку пришлю. Алешѣ чуръ ничего не писать. Я ему напишу.
Она протянула ему руку. Прядильниковъ поцѣловалъ и вышелъ изъ кабинета.
VI.
Прядильниковъ вернулся домой и долго не могъ присѣсть ни къ какой работѣ. Онъ думалъ гораздо больше объ Авдотьѣ Степановнѣ, чѣмъ объ Алешѣ. Она запретила ему писать къ Карпову, и онъ не смѣлъ ея ослушаться. Въ этой женщинѣ все ему нравилось. Сколько разъ, глядя на Карпова, онъ спрашивалъ себя тайно, за что ему самому выпала такая доля? Чѣмъ онъ провинился?" Неужели весь свой вѣкъ проведетъ онъ въ одиночествѣ, глядя на то, какъ другіе, и впереди всѣхъ Алеша, наслаждаются жизнью по-своему?
Авдотья Степановна была едва-ли не первая женщина, около которой Прядильниковъ немного сбросилъ съ себя-свою аскетически-дѣловую оболочку. На всѣхъ «бабъ», какъ онъ называлъ женщинъ, Прядильниковъ смотрѣлъ, до знакомства своего съ Авдотьей Степановной, сквозь-особую, имъ самимъ сдѣланную, призму. Онъ считалъ ихъ совершенно ненужнымъ осложненіемъ въ жизни, по-крайней мѣрѣ для людей, на которыхъ онъ смотрѣлъ не такъ, какъ на Алешу. Едва-ли не изъ всего рода скаго дѣлалъ онъ исключеніе для одного Алеши, видя, что тотъ не можетъ существовать иначе, какъ въ воздухѣ женолюбія. Прежде онъ не задавалъ себѣ вопроса: желаетъ-ли онъ самъ усладить жизнь свою хоть-какую-нибудь женскою привязанностью. Вопросъ этотъ всталъ передъ нимъ только съ того времени, когда онъ началъ сходиться пріятельски съ Авдотьей Степановной.
Письмо Карпова взволновало и тайно порадовало его.
Вотъ ты какъ Алешка, — разбиралъ онъ про себя — пожелалъ законнаго брака, отказываешься отъ такой женщины, какъ Авдотья Степановна. У тебя никогда не было такого Рубенса, самъ-же ты мнѣ говорилъ. Тебя всячески ублажали, ничего отъ тебя не требовали, а ты убѣжалъ и хочешь теперь совсѣмъ обабиться. Дуракъ!»
Если-бы Прядильниковъ сѣлъ писать Алешѣ, онъ почти то-же самое сказалъ-бы и въ письмѣ. Па него находилъ новый задоръ. Алеша представлялся ему въ видѣ мальчугана, ничего неемыслящаго по женской части. Онъ не безъ злорадства представлялъ себѣ картину, какъ Алеша, подъ вліяніемъ теперешнихъ своихъ мыслей, женится на какой-нибудь дѣвчонкѣ, невзрачной, глуповатой, мозглявой, какъ онъ пріѣдетъ съ нею въ Петербургъ и станетъ играть роль примѣрнаго мужа, какъ тутъ-же очутится Авдотья Степановна, роскошная, ловкая, умная, веселая, какъ они съ ней будутъ вышучивать Алешу, какъ онъ станетъ мало-по-малу прегрѣшать противъ супружеской вѣрности и превращаться въ прежняго Алквіада.
«Она его ужасно любитъ!» вдругъ вскричалъ про себя Прядильниковъ, вспомнивъ всю сцену въ кабинетѣ Авдотьи Степановны.
Ему стало противно и гадко за самого себя. Онъ не могъ отдать себѣ хорошенько отчета, какое чувство преобладало въ немъ въ эту минуту: удовольствіе-ли, или надежда, или жажда неизвѣданныхъ ощущеній? Одно онъ зналъ: съ тѣхъ поръ, какъ онъ познакомился съ Авдотьей Степановной, онъ началъ сильнѣе сознавать свое внутреннее достоинство, какъ человѣка способнаго и знающаго, началъ желать — дать своимъ способностямъ и знанію совершенно другой ходъ, показать людямъ, которые до сихъ норъ эксплуатировали его, что не имъ, а ему слѣдуетъ играть роль. И во всѣхъ этихъ соображеніяхъ Авдотья Степановна стояла на первомъ планѣ. Были минуты, когда Прядильниковъ представлялъ себѣ эту женщину своимъ главнымъ помощникомъ, — больше того, какъ-бы своимъ хозяиномъ.
И вотъ теперь женщина эта брошена Алешей. Въ ней происходитъ сильный душевный кризисъ. Она впервые почувствовала уязвленную страсть и находилась, быть можетъ, на рубежѣ совершенно другаго существованія.
Прядильниковъ не могъ оторваться отъ Авдотьи Степановны, и его разгоряченный мозгъ перескакивалъ отъ одной картины къ другой, переплетая соображенія и образы въ раздражающій сумбуръ.
Послѣ продолжительной ходьбы по комнатѣ, усиленнаго куренія и, разумѣется, питья, Прядильниковъ взялъ большой листъ почтовой бумаги и началъ писать. Писалъ онъ скоро, порывисто и безпрестанно перечеркивалъ. Дописавши большое письмо, онъ нѣсколько разъ перечиталъ его, потомъ началъ старательно переписывать. Переписываніе продолжалось добрыхъ полтора часа. Кончивши эту тяжелую для него операцію, онъ запечаталъ конвертъ и отправилъ его опустить въ ящикъ. Весь вечеръ онъ пробылъ дома, но ничѣмъ хорошенько заняться не могъ.