— И ты, вмѣсто того, чтобы погладить меня по головкѣ, вызываешь меня изъ Москвы такими дурацкими телеграммами? Ха, ха, ха! да вѣдь это курамъ на смѣхъ!
Прядильниковъ взялъ Карпова за обѣ руки, подвелъ его къ дивану, усадилъ и самъ сѣлъ рядомъ съ нимъ.
— Послушай, Алешка, — началъ отъ менѣе сердитымъ голосомъ: — ну, развѣ я повѣрю, что ты серьезно женишься.
— Вѣрь, не вѣрь, это къ дѣлу не относится. Жениться я не собрался, вотъ сейчасъ-же никакой нареченной у меня не имѣется, но я покапчиваю свое бумлерство, слышишь ты?
— Слышу, но не вѣрю.
— Не вѣрь, чортъ съ тобой! Изъ-за чего-же мнѣ передъ тобой распинаться! Ужь коли ты не сочувствуешь-моимъ новымъ стремленіямъ къ добродѣтели, такъ что-жъ мнѣ остается дѣлать? Ну, посмотри, какая все это ерунда: я живу себѣ въ Москвѣ, благодушествую, заканчиваю цѣлый періодъ своей жизни; готовлю себя въ отцы семейства, а ты здѣсь, подъ тлетворнымъ вліяніемъ петербургской Фрины, безумствуешь, волнуешься, глупишь и посылаешь мнѣ безсмысленныя депеши. Сколько я наблюдалъ за тобою въ послѣднее время, ты сталъ гораздо большепохожъ на человѣка, раскусилъ тѣхъ, кто загребалъ жаръ, твоими руками, думаешь сколько-нибудь о себѣ, не изображаешь собою божьей коровки…
— Ну, такъ что-жь? — прервалъ его Прядильниковъ.
— Изъ всѣхъ посылокъ я был въ правѣ вывести то заключеніе, что ты и въ другихъ обстоятельствахъ жизни станешь поступать почеловѣчески. И что-же? Сдѣлавши глупость, ты еще упорствуешь, какъ-будто и въ самомъ дѣлѣ оказалъ маѣ благодѣяніе, вырвавши меня съ бухту-барахту изъ Москвы.
— Перестань болтать- крикнулъ Прядильниковъ, энергически запахнувшись въ халатъ. — Эта женщина тебя такъ любитъ, ты обязанъ поступать относительно ея съ полнѣйшею деликатностью и искренностью. Она смотритъ на тебя, точно на сына или на брата. У тебя явилась какая-то блажь, и вдругъ ты, вмѣсто того, чтобы обойтись съ нею, какъ она этого заслуживаетъ, пишешь ей циническое письмо.
— Какое? — переспросилъ Карповъ.
— Циническое, говорю я. Вь этомъ письмѣ нѣтъ ничего, кромѣ вздора, сумасбродства, безпутнаго эгоизма!
— Прибавь еще мизерабельности и соціабельности, какъ выражался нѣкоторый россійскій цензоръ.
— Да, — горячился Прядильниковъ. — Ничего нѣтъ, кромѣ твоей глупой блажи. И повторяю еще, какъ-бы ты нисмотрѣіъ на эту женщину, ты не смѣешь съ нею такъ обращаться. Она въ тысячу разъ лучше тебя, и умнѣе, и благороднѣе, и великодушнѣе.
— И еще что?
— Довольно и этого. И ты не имѣешь никакого права смотрѣть на нее свысока. Ты самь безпутный забулдыга и больше ничего. Она тебя полюбила, какъ порядочнаго человѣка…
— Николаичъ, пощади! Какая это женщина когда-нибудь полюбила меня, какъ порядочнаго человѣка!
— Ну, да ужь ты какъ тамъ ни болтай, какъ ни увертывайся, а не можешь ты не сказать, что она тебя, урода, любитъ чортъ знаетъ какъ.
— Ну, любитъ, а потомъ что?
— И ты смѣешь такъ цинически отвѣчать мнѣ! Да ты, Алешка, дошелъ до геркулесовыхъ столбовъ нахальства и бездушія! И кто тебѣ, послѣ того, повѣритъ, что ты хочешь измѣнить родъ жизни? Ты и въ любовныхъ-то твоихъ дѣлахъ поступаешь, какъ самый послѣдній хлыщъ.
Карповъ все время глядѣлъ на Прядильникова и улыбался.
— Ты кончилъ? — спросилъ онъ его, вставая съ дивана и становясь противъ него со сложенными на груди руками.
— Тебѣ хоть колъ на головѣ теши. Я съ такими нравственными уродами говорить не намѣренъ!
— Послушай, Николаичъ, — началъ Карповъ болѣе серьезнымъ тономъ — полно-же говорить глупости. Все, что ты прибиралъ тутъ, до такой степени дико, что не вѣришь даже своимъ ушамъ. Ты ли говоришь это? Ты мнѣ дѣлаешь сцену за то, что я хочу покончить связь, которая начинаетъ мнѣ претить. Вотъ они цѣломудренные-то аскеты! Имъ непонятны лучшія побужденія душевнаго изящества. Молодой малый, зря прожигающій свою жизнь, сталкивается съ русскою камеліей, убѣгая отъ прелестей совращенія чужихъ женъ, и она, разумѣется, въ очень скоромъ времени ему пріѣдается. Съ ней позналъ онъ неопрятную тщету своихъ холостыхъ похожденій и рѣшился разорвать связь. И вдругъ цѣломудренные Іосифы кричатъ: ты негодяй, ты надругался надъ чувствомъ женщины и долженъ остаться на вѣки-вѣчные ея рабомъ! Гдѣ же-тутъ логика? Гдѣ же тутъ самая элементарная мораль?
— Ты врешь! — крикнулъ Прядильниковъ.
— Да ты мвѣ отвѣть: связь съ такою женщиной, какъ Евдокія, чистоплотна она или нѣтъ, въ нравственномъ смыслѣ?
— Ты такъ не разсуждалъ прежде.
— Нѣтъ, ты мнѣ отвѣть, пожалуйста. Вѣдь не станешь же ты доказывать, что съ такими барынями, какъ Авдотья Степановна, особенно лестно нахоіиться въ интимныхъ отношеніяхъ человѣку сколько-нибудь щекотливому? Она сача по себѣ пріятная и бойкая баба. Допускаю, что можно даже ею увлечься и прохороводиться съ нею два, три мѣсяца… Но оставаться на вѣки-вѣчные въ качествѣ ея Артюра — слуга покорный. Кто она такая? Чѣмъ она живетъ? Услажденіемъ любыхъ досуговъ такого гуся, какъ Саламатовъ?…