— Да я посмотрю, — заговорилъ Карповъ, чувствуя, что онъ пе то-что конфузится, а теряетъ настоящій тонъ — вотъ вѣдъ Николаичъ меня въ самомъ дѣлѣ смущаетъ.
— Такъ ты хочешь меня увѣрить, что я его поразила въ самое сердце?
— Серьезно, въ немъ что-то дѣлается необыкновенное. Я въ сущности былъ бы очень радъ…
— Чему же бы это былъ радъ, скажи на милость?
— Да тому, что человѣкъ начнетъ хоть жить полюдски.
— Влюбившись въ меня?
— А почему же не въ тебя?
— Съ ума ты сошелъ, Алешка! Ну такая-ли я женщина, чтобы Николаичъ могъ находиться со мною въ амурахъ?
— Развѣ тутъ разсуждаютъ! Ты приглядись-ка къ нему: вѣдь онъ страстный человѣкъ. Нужды нѣтъ, что до сихъ поръ жизнь его прошла такъ дурацки. Дурацки она шла только по части женскаго пола. А за что ни принимался, все онъ дѣлалъ со страстью. Бывало, я сижу у него въ кабинетѣ и смотрю, какъ онъ высчитываетъ свою цифирь. Точно онъ какой страстный монологъ произноситъ: лицо совсѣмъ позеленѣетъ, губы судорожно вздрагиваютъ, глаза такъ и пожираютъ листокъ бумаги, грудь тяжело дышетъ…
— Да онъ просто блаженный!
— Вовсе не блаженный, а страстной натуры человѣкъ. Такъ ты и сообрази, что этотъ человѣкъ вложитъ въ свою любовь, какой внутренній огонь. Нашъ братъ, безпутный жуиръ, когда начинаетъ помышлять о законномъ бракѣ, о тихой пристани, лучшія-то силы свои растратилъ; а этакій человѣкъ хранилъ священный огонь…
— Ахъ, полно, Алеша! — перебила опять Авдотья Степановна съ гримасой. — Ну что ты все безъ толку прибираешь?
— Это вопросъ очень важный. Ты знаешь, какъ я люблю Николаича. Его душевная жизнь для меня поважнѣе моей собственной.
— Ну, такъ что жь? Ты-то что можешь сдѣлать? Коли ко мпѣ онъ началъ пристращаться, такъ я же іі должна его успокоить.
— Вотъ объ томъ-то я и хотѣлъ бы съ тобой перетолковать.
— Что-же тутъ толковать-то! Не начать-же мнѣ пылать къ нему изъ-за того только, что опъ болящій человѣкъ. Я, мой милый другъ, сама все разгляжу и съумѣю его успокоить; для этого у меня будетъ самое лучшее средство.
— Какое?
— Онъ теперь вѣдь моего чадушку-то раскусилъ и больше ужь не усердствуетъ. Такъ вотъ я и хочу его въ дѣло втянуть. Вѣдь разсуди ты самъ, съ какой стати ему перебиваться изъ кулька въ рогожку, когда нынче всякая, съ позволенія сказать, мразь капиталы наживаетъ.
— Гдѣ ему! — вскричалъ Карповъ.
— Знаю я, что онъ больше на счетъ писанья, да это ничего не значитъ. До сихъ поръ, какъ ты говоришь, цифирью больше занимался: ну, а теперь можетъ перейти и къ практикѣ. Ужь дай срокъ. Я его поставлю на ноги.
— Да мнѣ, пожалуй. Только какой ужь толкъ изъ этого выйдетъ, не знаю, особливо теперь, когда стрѣла любви уязвила его сердце.
— Не безпокойся. Я, какъ ты самъ знаешь, тертый калачъ. Теперь же я сама хочу другой политики держаться…
Авдотья Степановна не договорила, услыхавши звонокъ въ передней.
— Это генералъ? — спросилъ Карповъ.
— Должно быть, онъ. О немъ швейцаръ звонитъ два раза.
— Желаете укрыть меня?
— Это еще зачѣмъ! Я его теперь, голубчикъ, на такомъ положеніи держу, что церемониться мнѣ съ нимъ нечего.
— Однако…
— Сиди. Надо же вамъ съ нимъ познакомиться; а теперь и не зазорно будетъ: мы съ тобой простые пріятели.
Въ залѣ раздались тяжелые шаги съ легкимъ скрипомъ. Авдотья Степановна не мѣняла позы. Карповъ пересѣлъ съ дивана на кресло.
Въ дверяхъ показался Саламатовъ въ вицъ-мундирѣ и при звѣздѣ. Онъ остановился, увидавши Карпова, и сейчасъ же измѣнилъ выраженіе лица: нижняя губа у него опустилась, и въ карихъ глазкахъ промелькнуло недоумѣніе.
— Здравствуйте, — кинула ему Авдотья Степановна, протягивая руку, которую Саламатовъ поцѣловалъ, съ трудомъ нагнувшись всѣмъ корпусомъ.
Авдотья Степановна перезнакомила пхъ.
— Алексѣй Николаевичъ, — сказала она, указывая рукой на Карпова: — закадычный другъ Петра Николаича.
— Какого Петра Николаича? — спросилъ Саламатовъ.
— Прядильникова!
— Вотъ какъ… Очень радъ-съ, — заговорилъ Саламатовъ. — Другъ вашъ — рѣдкій человѣкъ. Мы всѣ, сколько насъ пи есть, мизинца его не стоимъ. Онъ — олицетворенное безкорыстіе. И что мнѣ въ немъ особенно нравится, это его постоянный протестъ противъ здѣшняго чиновничьяго, мертвящаго режима. Я, какъ вы видите, тоже ношу вицъ-мундиръ, но въ душѣ я земецъ. Ужь такъ меня Господь Богъ уродилъ. И натура-то моя вылилась, какъ вамъ, конечно, замѣтно, въ такую форму. Что-жь дѣлать, надо барахтаться поневолѣ въ этомъ болотѣ, потому что здѣсь самая гога и магога, ну вотъ мы всѣ и должны орудовать въ этомъ центрѣ Чухляндіи. А не будь этого, я-бы двухъ дней здѣсь не выжилъ. Вашъ другъ стоитъ всегда за правое дѣло, и будь у насъ другіе порядки, онъ, конечно, занялъ бы весьма видное мѣсто въ ряду нашихъ дѣятелей…