— Страсти, какія-же? — допрашивала Зинаида Алексѣевна.
— Имя-же имъ легіонъ… Вотъ, начиная съ чревоугодья.
— Съ чего?
Она расхохоталась.
— Съ чревоугодья. Вѣдь вы оглядите-ка меня хорошенько, сколько въ меня можно вмѣстить съѣстнаго и влить всякихъ напитковъ.
— Да! — наивно согласилась Зинаида Алексѣевна.
— Вотъ валъ первая страсть и какая! Удовлетворить моимъ аппетитамъ, дѣло нелегкое. Но я не только самъ много ѣмъ и пью, я люблю, чтобъ и всѣ около меня много ѣли и пили!
— Что-жь, вы всѣхъ спаиваете, что-ли? — спросила Зинаида Алексѣевна.
— Зачѣмъ спаивать? Люблю въ особенности подпоить, при случаѣ, хорошенькую женщину…
— А вторая страсть? — продолжала допрашивать Зинаида Алексѣевна.
— Вторая страсть зеленый столъ.
— Будто вы картежникъ?
— Водится грѣшокъ, и ужь вы по моей фигурѣ видите, какихъ онъ размѣровъ. Теперь вы не станете спрашивать больше, куда у меня деньги идутъ.
— А третья страсть?
— Третья… это вопросъ щекотливаго свойства…
Воротилинъ и Малявскій разразились громкимъ смѣхомъ: и въ самомъ дѣлѣ Саламатовъ состроилъ пресмѣшную гримасу… Они чувствовали оба, что Борисъ Павловичъ въ ударѣ и будетъ гораздо удачнѣе ихъ занимать Зинаиду Алексѣевну. А Саламатовъ положительно занималъ ее. Она видѣла, что онъ дурачится и нимало не стѣсняется говорить съ нею на распашку о своихъ страстяхъ и инстинктахъ. Въ этомъ было много генеральства, которое она хорошо понимала; по она, въ то-же время, чувствовала, на сколько личность Саламатова крупнѣе личности Малявскаго. Еіі было весело.
— Какая-же третья страсть? — спросила она, наклоняясь къ нему.
— Женскій полъ, — прошепталъ онъ ей на ухо, съ такой комической интонаціей, что она опять расхохоталась.
— Которая страсть дороже?
— Всѣ три не дешевы! — громко вздохнулъ Саламатовъ и приказалъ подать «жидкаго», что на его жаргонѣ обозначало шампанское.
— И вы имъ каждый день предаетесь?
— Да, почитай, что каждый.
— Когда-же вы успѣваете дѣло дѣлать и загребать куши?
— Въ этомъ-то и состоитъ искусство, — вмѣшался Воротилинъ. — Корпятъ люди заурядные, темные труженики; а люди съ талантомъ только прикладываются къ дѣламъ, и живутъ полной жизнью. Вотъ къ такимъ-то талантамъ и принадлежитъ Борисъ Павловичъ.
Фраза вышла плоской и натянутой и подъ ней Зинаида Алексѣевна учуяла зависть. Воротилинъ съ его лакейскими бакенбардами показался ей противнымъ донельзя.
— Никакихъ у меня особенныхъ талантовъ нѣтъ, — заговорилъ Саламатовъ: — а есть простая смекалка. Вольно-же людямъ быть такими безграмотными, что всякій мало-мальски грамотный человѣкъ дѣлается для нихъ статьей первой необходимости. Вѣдь вы знаете, — обратился онъ къ Зинаидѣ Алексѣевнѣ: — въ деревнѣ заведется какой-нибудь отставной солдатъ, унтеръ или писарь изъ бывшихъ дворовыхъ; онъ только одинъ и можетъ кара-кульки ставить. Ну, и ходятъ къ нему бабы письма писать къ мужьямъ и сыновьямъ: «тетушка Арина кланяется, дядюшка Нароенъ желаетъ всякаго благополучія; а мое благословеніе по гробъ жизни, на вѣки нерушимо». Вотъ я такой унтеръ или земскій. Больше во мнѣ никакихъ талантовъ не имѣется. А изобрѣтательность является отъ моихъ инстинктовъ: мнѣ всего нужно много — и ѣды, и питья, и азартной игры, и… женскаго пола. Вотъ, смотрите, у меня какая шея: въ полвершка съ небольшимъ
Стало, мнѣ маѳусаилова вѣка не прожить. То, что другому хватитъ на тридцать лѣтъ, то мнѣ надо заработать и просадить въ какихъ-нибудь десять… Сгущеніе производительныхъ силъ совершается во мнѣ, но опять-таки не сверхъестественныхъ какихъ-нибудь, а простои грамотности…
— Униженіе паче гордости, — остановилъ его съ кислой усмѣшкой Малявскій. — Всѣ-бы желали имѣть вашу простую грамотность.
— Дайте срокъ, любезнѣйшій Иларіонъ Семенычъ, вы ее будете имѣть, только не слишкомъ усердствуйте, батюшка; выжидайте минуту, завязывайте личныя знакомства; учености у насъ совсѣмъ не надо. Надо только одно, чтобы васъ безграмотный людъ облюбовалъ и считалъ немного своего поля ягодой. Какъ это сдѣлано, ну и потекутъ рѣки медовыя въ кисельныхъ берегахъ… Ай-да Огюстъ! — перебилъ себя Борисъ Павловичъ, отправляя въ горло огромный кусокъ. — Экая богатая ше-врель! И соусъ на славу! Что вы ничего не кушаете? — обратился онъ къ Зинаидѣ Алексѣевнѣ: —еще кусочекъ, вотъ хоть маленькій… И не пьете ничего! Со мной такъ ужинать нельзя.
— Да я васъ все слушаю.
— Зинаида Алексѣевна, — вмѣшался Малявскій: — всѣхъ насъ перехитрить хочетъ, вмѣстѣ съ вами, Борисъ Павловичъ; у ней наклонности къ сочинительству, безстрастному наблюденію.