— Отчего-же безстрастному? — рѣзко отозвалась Зинаида Алексѣевна. — Я пользуюсь минутой. Борисъ Павловичъ, я этого не скрываю, очень занимательный для меня экземпляръ…
— Ха, ха, ха! — разразился Саламатовъ: — вы обо мнѣ изволите говорить, точно о звѣрѣ какомъ!
— Вовсе нѣтъ.
— Да право такъ! Но я пе обижаюсь.
— Вы мнѣ открываете цѣлый новый міръ, — продолжала Зинаида Алексѣевна: — о которомъ я не имѣла ни малѣйшаго понятія. Въ васъ я вижу самый, кажется, крупный экземпляръ!
— Да что это вы все бранитесь: экземпляръ да экземпляръ!
Саламатовъ пустился хохотать. Смѣхъ его заразительно дѣйствовалъ на молодую дѣвушку. Она выпила уже два бокала шампанскаго, щеки ея разгорѣлись. Къ концу ужина она совершенно овладѣла разговоромъ, и Малявскій, глядя на нее, началъ злиться. Онъ какъ ни старался присосаться къ ихъ шумной бесѣдѣ, все это выходило у него неловко, съ претензіей, скучно, зло или грубо. Воротилинъ, не отличавшійся остроуміемъ, по крайней мѣрѣ смѣялся и не натуживался говорить остроумно и значительно. Но и въ Воротилинѣ было что-то дѣланное. Для него этотъ ужинъ и болтовня съ женскимъ поломъ служили прелиминаріями къ обдѣлыванію дѣльца; но онъ видѣлъ, что Саламатову сильно начинаетъ нравиться Зинаида Алексѣевна и что дѣловаго разговора не заведешь. Одинъ только Саламатовъ жилъ.
Малявскій сѣлъ на диванъ, въ противоположномъ углу комнаты, и думалъ:
«Этакіе два подлеца! Вѣдь какъ ржутъ! А отчего? оттого, что куши загребаютъ. Неужели я глупѣе васъ, и безграмотнѣе, и наивнѣе? Отчего-же я не загребаю такихъ кушей? Неужели только по молодости? Коли такъ, дайте срокъ, я вамъ покажу, чего я могу добиться. И вы же, дураки, будете меня всячески толкать впередъ, да и теперь толкаете».
Нижняя губа его язвительно вытягивалась, и онъ злобно прищуривалъ глаза. Онъ остановилъ свой взглядъ на Саламатовѣ, который, развалившись въ креслѣ и совсѣмъ почти разстегнувъ жилетъ, гоготалъ.
«Что въ этомъ брюхѣ заключается? — спрашивалъ про себя Малявскій, глядя на Саламатова: — какія такія необыкновенныя способности? А въ одинъ день по тридцати тысячъ зашибаетъ. Именно, какъ онъ говоритъ: взялъ грамотностью среди моря ословъ и мелкихъ плутишекъ, которые не могутъ написать складно трехъ параграфовъ устава. — Ты теперь мнѣ отеческіе сов! ты подаешь, что я-де слишкомъ усердствую. Погоди, придетъ такая минута, когда твое тугонабитое чрево совсѣмъ тебя одолѣетъ. Тогда-то мы и покажемъ себя! А до тѣхъ поръ вливай въ свою глотку хоть по ушату шампанскаго!»
Малявскій злобно скривилъ ротъ и, подойдя къ столу, крикнулъ:
— Что-же, господа, намъ въ этой жарѣ киснуть? хватимъ, что-ли, къ Дороту!
— Не уйдетъ и Доротъ! — отозвался Саламатовъ, смотрѣвшій маслянными глазками иа Зинаиду Алексѣевну: — распорядитесь, любезнѣйшій Иларіонъ Семенычъ, на счетъ тройки и возьмите-ка вотъ стаканчикъ жиденькаго.
Малявскій взялъ стаканъ п, приказавши татарину привести тройку, сѣлъ опять въ уголъ, смотря на группу у стола.
«Бойкая можетъ выйти бабенка, — думалъ онъ, искривляя ротъ и глядя на Зинаиду Алексѣевну. — Вотъ она какъ Саламатова вопросными пунктами закидываетъ. Скромничала, не хотѣла ѣхать, а небось точно сыръ въ маслѣ катается».
Дѣвушки этой онъ совсѣмъ не любилъ. Онъ просто надѣялся сдѣлать ее своей «подругой», разсчитывая на ея натуру, петербургскую скуку и матеріальное стѣсненіе. Въ эту минуту, видя ее въ веселой болтовнѣ съ Саламатовымъ, онъ не испытывалъ ни малѣйшей ревности. Ему было только досадно, что онъ какъ-то стушевался и она точно забыла совсѣмъ о его присутствіи.
«А вѣдь это въ сущности парочка, — говорилъ онъ про себя, глядя на Зинаиду Алексѣевну: — генералъ способенъ сильно въ нее врѣзаться и дѣлать для нея всевозможныя безумства. Если она раскуситъ его, то можетъ прибрать его къ рукамъ почище Авдотьи Степановны. У этой умственной смѣлости больше, да и тоньше она по натурѣ. Какой-же еще лучше желать союзницы, какъ не такую мамзель? Она все пойметъ, когда уразумѣетъ суть земной юдоли. Только-бы посбить съ нея спѣсь но части высшихъ взглядовъ и благородства чувствъ. Да и кто ее знаетъ: можетъ взгляды и чувства хорошо развивать съ нашимъ братомъ, а какъ учуетъ капиталы во образѣ саламатовской утробы, такъ и припрячетъ ихъ для особыхъ оказій и будетъ лучше насъ, грѣшныхъ, обработывать свои дѣлишки.»
— Тройка готова! — доложилъ татаринъ.
Всѣ съ шумомъ встали. Зинаида Алексѣевна вся раскраснѣлась и даже глазки ея немножко посоловѣли. Воротилинъ приторно улыбался. Но Саламатовъ смотрѣлъ на всѣхъ, какъ встрепанный.