Она опять не договорила. Слезы брызнули изъ глазъ.
— Вы сознаете свою слабость, — отвѣчалъ Борщовъ уже кроткимъ, измѣненнымъ голосомъ. — Больше ничего и не нужно. Вы не любите вашего мужа, покиньте его. Вы любите другого и хотите быть его сотрудницей, — живите съ нимъ.
— Да, да, — повторяла шопотомъ Катерина Николаевна, отирая глаза платкомъ.
— Я васъ оставлю теперь, — сказалъ громче Борщовъ. — Посидите дома, успокойтесь, не мучьте ваше воображеніе и дѣйствуйте тогда, когда все перегоритъ и улягутся всякія колебанія.
Онъ подошелъ къ ней, протянулъ ей руку, крѣпко пожалъ и, не дожидаясь, что она скажетъ, удалился. Она было-хотѣла удержать его, быть можетъ, кинуться ему на шею, но не поспѣла…
Еслибы невидимый свидѣтель былъ при ихъ разговорѣ, онъ бы никакъ не повѣрилъ, что подъ оболочкой суховатыхъ фразъ таилось молодое и сильное чувство. Они съ первыхъ-же дней своего сближенія добровольно вставили себя въ такія рамки, что имъ нельзя было даже въ рѣшительную минуту отдаться своимъ порывамъ. Стоило Ьорщопу, увидавъ колебаніе любимой женщины, приласкать ее хоть однимъ страстнымъ словомъ, — и она безъ его доводовъ сдѣлала бы то, чего онъ хотѣлъ; но онъ счелъ-бы такое поведеніе глубоко безчестнымъ, даже зная, что она любитъ его. Ласка не была-бы обманомъ предъ мужемъ, съ которымъ Катерина Николаевна наканунѣ прервала супружескую связь; но Борщовъ все-таки посмотрѣлъ-бы на нее, какъ на вымогательство и эксплоатацію женской слабости.
А въ кабинетѣ мужа происходила молчаливая драма въ одиночку. Александръ Дмитріевичъ поѣхалъ въ присутствіе, но вернулся гораздо раньше обыкновеннаго. Какъ онъ ни принуждалъ себя, онъ не могъ углубиться въ бумаги и даже долженъ былъ отложить важный докладъ до другого дня.
Вернувшись, онъ присѣлъ къ столу; но его начало душить въ этомъ дубовомъ креслѣ, гдѣ онъ просидѣлъ столько лѣтъ. Попробовалъ было онъ ходить по кабинету, но и это его раздражало. Онъ легъ на большой сафьянный диванъ, подложилъ себѣ подъ голову подушку и такъ пролежалъ до полныхъ сумерекъ. Голова его заработала съ лихорадочною поспѣшностью и совсѣмъ не въ ту сторону, какъ обыкновенно. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ помнилъ себя сколько-нибудь сознательнымъ существомъ, все въ его жизни шло спокойно, все связано было одно съ другимъ, все исполнялось по разъ задуманному плану. Онъ не сдѣлалъ ни одного ложнаго шага, никогда не брался за то, къ чему не способенъ, все выполнялъ основательно и добросовѣстно: учился, ѣздилъ въ свѣтъ, проходилъ по ступенямъ служебной лѣстницы. Никогда и никого онъ не обманывалъ.
Его сближеніе съ той женщиной, которая взяла его въ мужья, произошло полегоньку, методически, безъ всякой фразы и рисовки. Она имѣла время узнать его умъ, характеръ, вкусы, образованность, таланты, весь матеріалъ, изъ котораго сложилась его офиціальная и затушенная жизнь. Любовь къ ней забралась въ его серще также не вдругъ, но съ каждымъ днемъ вее больше и больше наполняла его. Онъ не старался разбирать этого чувства, а просто жилъ имъ. Оно сдѣлалось для него особенно дорогимъ съ той минуты, когда онъ началъ замѣчать, что внутри у него завелся какой-то червякъ. До женитьбы служба совершенно поглощала серьезную сторону его существованія. Особенно въ первое время послѣ того, какъ онъ выступилъ въ роли виднаго дѣятеля по судебной реформѣ, онъ весь уходилъ въ исполненіе своихъ обязанностей и всякое недовольство неполнотой жизни считалъ-бы пустой блажью. Но спустя года два послѣ женитьбы ему все чаще и чаще приходило на умъ: полно, долженъ-ли онъ считать свою жизнь дѣйствительно разумной, плыветъ-ли онъ на всѣхъ парусахъ? Эга тревога явилась у него раньше, чѣмъ Катерина Николаевна подмѣтила ее. Онъ удваивалъ энергію, заваливалъ себя работой, въ буквальномъ смыслѣ надѣвалъ на себя «вериги» чиновничьяго труда, цѣлыми недѣлями и даже мѣсяцами заглушалъ въ себѣ этотъ новый голосъ нравственнаго недовольства; но червякъ опять прогрызалъ себѣ отверстіе и забирался на прежнее мѣсто. Тогда ему яснѣе начала представляться другая жизнь, гдѣ бы онъ бился не изъ-за того только, чтобы чѣмъ-нибудь наполнить осьмнадцать часовъ бдѣнія, гдѣ всякое дѣло составляло-бы и свѣтлую отраду, и ѣдкую горечь, смотря по его успѣху. Но гдѣ такое дѣло? Онъ не зналъ и не надѣялся когда-либо натолкнуться на него. Да еслибъ онъ и натолкнулся на него, то онъ чувствовалъ, что ко всему его существу приросла уже долголѣтняя кора, мѣшающая человѣку кинуться во что-бы то ни было съ задоромъ и страстностью. Знаніе самого себя подсказывало ему, что коры этой не соскоблишь. И разъ придя къ такому выводу, опъ ухватился за чувство свое къ женѣ, какъ за нѣчто такое, что должно замѣнить ему всѣ иныя волненія и утѣхи полной жизни человѣка-гражданина. Когда Катерина Николаевна заговорила съ нимъ о своемъ недовольствѣ, онъ казался непонимающимъ ея требованій, но былъ въ сущности сильно встревоженъ и призвалъ ихъ супружескую любовь, какъ убѣжище отъ прозы жизни, гораздо болѣе надѣясь, что этотъ призывъ откликнется въ сердцѣ его жены.