Авдотья Степановна тутъ только поняла причину его веселости.
Она поблѣднѣла.
«Надо покончить», — пронеслось въ ея головѣ.
— Понимаете вы, красавица моя, — продолжалъ Прядильниковъ все тѣмъ-же возбужденнымъ тономъ: — пони-маете-ли, что лучше гешефта трудно и придумать. Довольны-ли вы, ненаглядная моя? угодно-ли вамъ теперь меня осчастливить?
Онъ бухнулся на колѣни и протянулъ къ ней руки. Фигура его была въ высшей степени комична, но Авдотья Степановна. этого не замѣчала. Ея глаза были устремлены куда-то вдаль.
— Что-же ты молчишь, Дуня? прошепталъ страстнымъ, умиленнымъ голосомъ Прядильниковъ.
— Оттого молчу, — проговорила Авдотья Степановна, — что не хочу тебя обманывать.
— Въ чемъ, какъ? — вскрикнулъ Прядильниковъ и поднялся на ноги.
— А въ томъ, дорогой мой, что женой твоей я не буду и не могу быть.
— Что ты, что ты, Дуня… какъ это… ты сама говорила еще такъ недавно… полно, ты шутишь!..
Все это отрывисто бормоталъ Прядильниковъ и замотался около диванчика.
— Слушай, голубчикъ! Жалѣю я тебя очень, но любви я къ тебѣ такой, какъ жена чувствуетъ, я не имѣю. Ты не обижайся: выгорѣла у меня вся любовь… Да если-бы я тебя и любила, я, по теперешнимъ моимъ мыслямъ, ни за тебя, ни за кого замужъ не пош. га-бы.
— Ты серьезно? — чуть слышно пробормоталъ Прядильниковъ.
— Развѣ ты не слышишь, какъ я съ тобой говорю!
Мнѣ теперь пи одного слова всуе произносить не слѣдуетъ.
Онъ опустился на кресло и закрылъ лицо руками.
— Полно, — продолжала она спокойно и почти торжественно — будь человѣкомъ, перестань малодушествовать. Ты такъ меня полюбилъ оттого, что никакихъ женщинъ не зналъ. Теперь дорога широкая открыта, сердце у тебя золотое, — какъ не найдти хорошую женщину!
— Не говори ты, не говори! — повторилъ потерянно Прядильниковъ.
— Ну, большое я тебѣ горе даю; значитъ, такъ я должна поступить. Надо всего натерпѣться. Ты на меня не можешь обижаться, я тебя ни на кого не промѣняю… я совсѣмъ изъ этой жизни ухожу.
— Что, что? — вскрикнулъ онъ, отнимая руки отъ лица.
Онъ испугался мысли о самоубійствѣ.
— Ту думаешь, я руки на себя наложу?
— Что-жь ты хочешь съ собой дѣлать?
— Грѣхи замаливать, вотъ что. И нашу съ тобой короткую любовь — и ту надо замолить.
— Дуня, — ты не знаешь, что ты говоришь! Зачѣмъ этотъ мистицизмъ…
— Полно, голубчикъ, ученыя-то слова прибирать. Ты меня знаешь: я на-вѣтеръ ничего не говорю.
И она смолкла, ожидая, что съ Прядильниковымъ сдѣлается какой-нибудь истерическій припадокъ. Но онъ сидѣлъ спокойно нѣсколько секундъ. Потомъ вынулъ платокъ, провелъ имъ по лицу, глубоко перевелъ духъ и всталъ.
— Стало-быть, — выговорилъ онъ съ замѣтнымъ усиліемъ, но твердо: — мы съ вами должны совсѣмъ разстаться?
— Если-бъ ты былъ другой человѣкъ, не было-бы надобности бѣгать другъ дружки; но ты слишкомъ будешь мучаться.
— Благодарю за заботливость, — сказалъ онъ съ усмѣшкой.
— Не злись на меня, это нехорошо; да и ты на себя только маску надѣваешь. Прости меня, большихъ грѣшницъ не прощать не годится.
Это былъ приговоръ, и приговоръ безповоротный. Петръ Николаевичъ весь похолодѣлъ. Въ головѣ онъ почувствовалъ пустоту; только лицо слегка вздрагивало.
Тяжело онъ поднялся съ кресла п, еле волоча ноги, приблизился къ Авдотьѣ Степановнѣ. Она продолжала смотрѣть вдаль.
Онъ хотѣлъ что-то такое сказать, но у него ничего не вышло. Когда онъ отошелъ къ дверямъ, Авдотья Степановна встала и какъ-будто собралась удержать его. Прежде, нежели она сказала слово, Прядильниковъ исчезъ въ дверяхъ, и шаги его, заглушенные ковромъ, чуть слышно прозвучали и смолкли.
Какъ провелъ Петръ Николаевичъ вечеръ и ночь— про то знали только его «грудь да подоплека». Онъ не нервничалъ, не плакалъ, не метался по комнатѣ. Онъ какъ пластъ пролежалъ двѣнадцать часовъ на диванѣ. А въ десять часовъ утра всталъ, раздѣлся, перемѣнилъ бѣлье и опять одѣлся.
Потомъ онъ написалъ письмо такого содержанія:
Милостивый государь, Иванъ Ивановичъ!
«Непредвидѣнныя обстоятельства лишаютъ меня возможности войдти въ ваше предпріятіе въ качествѣ директора петербургскаго отдѣленія вашего банка. То, что вчера мы съ вами положили и занесли на бумагу въ видѣ проекта условія, прошу считать недѣйствительнымъ и вѣрить, что я искренно сожалѣю о такомъ исходѣ нашихъ переговоровъ. Прошу при этомъ не считать моего отказа мотивированнымъ какимъ-нибудь нѳдоразумѣніемъ или желаніемъ выговорить другія, болѣе выгодныя условія. Ничто подобное не участвуетъ въ моемъ рѣшеніи. Оно истекло изъ причинъ чисто-личныхъ, до моей общественной дѣятельности не касающихся.