— И этотъ взглядъ?
— Быть можетъ, очень уменъ! Она, несмотря на свою молодость, поглядѣла на насъ чуть не какъ на дѣтей или на какихъ-то идеалистовъ, дѣйствующихъ въ пустотѣ, безъ всякой почвы, какъ она, кажется, выразилась.
Какъ Кучинъ ни былъ поглощенъ разсказомъ Катерины Николаевны, но отъ него не укрылось то, что она избѣгала упоминать о своемъ теперешнемъ мужѣ.
— Бойка, бойка! прошеталъ онъ.
— Больше я ничего объ ней не знаю и не слыхала.
— Я надѣюсь, заговорилъ опять очень сладко Кучинъ, — что вы не заподозрите во всемъ этомъ меня.
— Госпожа Тимофѣева, довольно рѣзко перебила Катерина Николаевна, — кажется, весьма самостоятельная особа.
— О, да! Только ея самостоятельность можетъ завести ее… въ пропасть!
— Ну, я не думаю. Мнѣ ее жаль, потому что у ней нѣтъ никакого идеала, но такъ… завертѣться… я не думаю, чтобы она способна была…
— Катерина Николаевна, перебилъ ее Кучинъ дрожащимъ голосомъ и еще ближе пододвинулся къ ней. — Какъ-бы вы ни смотрѣли на меня, какъ-бы ни были мы далеки другъ отъ друга по нѣкоторымъ общимъ воззрѣніямъ, но вы не откажете-же мнѣ въ имени честнаго человѣка. Я ни въ чемъ не преступилъ…
— Зачѣмъ эти объясненія? — выговорила Катерина Николаевна и нахмурилась.
— Они необходимы. Я прошу васъ простить мнѣ раздраженіе, вылившееся тогда въ моемъ письмѣ. Это дурно. Я каюсь въ этомъ чистосердечно; я смотрю на васъ, какъ на благороднѣйшее женское существо, и обращаюсь именно къ вамъ…
«Чего тебѣ отъ меня надо!» вскричала про себя Катерина Николаевна и даже покраснѣла.
— Я люблю эту дѣвушку, прошепталъ Кучинъ. — Она взглянула на меня съ своей точки зрѣнія, но этотъ взглядъ одностороненъ. Она не хотѣла видѣть, какое чувство я питаю къ ней. Съ тѣхъ поръ, какъ она скрылась, я не переставалъ слѣдить за ней; я знаю, что она теперь ведетъ весьма жалкую, пустую жизнь, гдѣ она можетъ пасть… если уже не пала…
— Вы все это знаете? — почти насмѣшливо спросила Катерина Николаевна; но когда она взглянула на выраженіе лица Кучина, голосъ ей измѣнилъ и усмѣшка сошла съ губъ.
— Да, я это знаю. Судьба этой дѣвушки сдѣлалась мнѣ дорога… Вы сами испытали, Катерина Николаевна, силу сердечныхъ влеченій. Между нами только одна разница — въ лѣтахъ; но языкъ сердца одинаково понятенъ намъ…
— Конечно, почти въ смущеніи прошептала она; — но что-же я могу…
— Я не зналъ, какъ Зинаида Алексѣевна разсталась съ вами. Я думалъ, что она, по легкости, перестала участвовать въ вашей дѣятельности. То, что вы мнѣ сообщили, очень важно. Но это не измѣняетъ моей идеи… Она все-таки уважаетъ васъ и сочувствуетъ вамъ. Это несомнѣнно. Стало быть, если-бы вы пожелали обратиться къ ней, она выслушаетъ отъ васъ все съ полнымъ уваженіемъ.
— Я не знаю, — промолвила Катерина Николаевна и покачала головой.
— Повѣрьте, повѣрьте. Она знаетъ, какъ вы на меня смотрите, какъ на дѣятеля.
Кучинъ приэтомъ точно что-то проглотилъ.
— Вашъ взглядъ на меня не подкупленъ въ хорошую сторону. Но вы можете говорить обо мнѣ, какъ о человѣкѣ, который ее любитъ горячо и самоотверженно…
— Вы желаете, чтобы я была посредницей?
— Катерина Николаевна! Тутъ нѣтъ ничего оскорбительнаго. Это доброе дѣло. Дѣвушка можетъ погибнуть. Ей хочетъ посвятить всю жизнь свою человѣкъ, неспособный привести ее ко злу.
— Но что-же я могу… — начала опять Каверина Николаевна.
— Скажите ей все это, умоляю васъ… Я чувствую, что теперь въ пей происходитъ роковой переломъ… И тутъ любовь самоотверженнаго человѣка, особливо если объ ней заговоритъ такая особа, какъ вы… Пускай она послушается одного голоса благоразумія. У ней разсудочный умъ… Я ничего больше не желаю…
— Такъ вамъ угодно, стало быть, — спросила Катерина Николаевна, — чтобы я отъ вашего имени сдѣлала предложеніе госпожѣ Тимофѣевой?
— Прошу у васъ, какъ милости, — прошепталъ Кучинъ, низко наклоняя голову. — Если вы только вѣрите моему чувству, — а вы не можете ему не вѣрить, — вы найдете слова убѣжденія…
Катерина Николаевна хотѣла-было наотрѣзъ отказать ему, но у ней не хватило духу выговорить отказъ. Онъ ей показался въ эту минуту слишкомъ жалокъ.
— Я даже не знаю, гдѣ она живетъ… — промолвила она.
— Вотъ ея адресъ.
Кучинъ подалъ ей тоже заранѣе приготовленную бумажку и поднялся съ мѣста.
— Моя благодарность, произнесъ онъ торжественноумиленнымъ тономъ, — не знаетъ предѣловъ.